Святая и грешница

Тени на базарной площади удлинились, совсем скоро солнце спрячется за горами на западе. Последние зазывные крики менял и торговцев, и вот уже внезапно все смолкает, укрываясь мраком, прокравшимся на площадь и в город.

«Нет, — сказал седовласый рассказчик, — не все. Пока мы живы, нет конца ничему, даже если мы того и желаем.

Этот эпизод человеческой жизни был важен, когда он произошел, поэтому он никогда не потеряет своего значения для юноши, покуда он жив.

Но то, что случилось между юношей и его родственницей, останется тайной этих двух людей. Так они того пожелали и желание их да сбудется».

Теперь он надолго замолчал. Молодые люди тоже молчали, подождали немного, а потом встали и разошлись, растворившись во тьме ночи.

И тут рассказчик заметил одного юношу, который оставался сидеть, почти невидимый в полумраке. Я был неподалеку, тоже скрытый в объятиях ночи.

Он почувствовал упорство юноши, но также его нерешительность. Движением руки он показал ему, что позволяет заговорить.

«Как мне быть?» — спросил юноша с упрямством в голосе.

«Я не могу дать тебе совет, — сказал рассказчик, — у любви несколько периодов. В период вожделения советы не помогают».

«Как ты поступил?»

Вопрос был задан. Вряд ли юноша интересовался судьбой рассказчика, но его собственное вожделение неистовствовало в нем и требовало ответа.

Рассказчик размышлял, я чувствовал, что он колеблется, стоит ли отвечать юноше, но наконец решился:

«Я вот что скажу тебе. В ту ночь, когда я на один день раньше других вернулся с охоты и нашел свою жену и юношу спящими в объятиях друг друга, в постели, мир раскололся предо мной».

30-е марта

Вчера вечером мы встретились в траттории как братья.

Мы не произнесли ни слова, пока на нашем столике не появилось вино.

«Как ты поступил?»

Он заглянул мне прямо в глаза и ответил:

«Я был в неистовстве, во мне бушевала ревность.

Одно страшное мгновение — мне хотелось все порушить в своем горе. Однако я покинул дом, где спали эти двое. Эта ночь была для меня адом. Я метался по городу, словно загнанный зверь. Не отдавая себе отчета, что делаю, я оседлал лошадь и помчался вон из города.

Вот так это было. Спустя много недель я возвратился в город.

Я любил свою жену, но видеть ее больше не мог».

Я чувствовал, что он не все рассказал, но мне не хотелось расспросами бередить его душу. Мы оба несли в себе зерно горечи, оба пытались избавиться от этого. Но в то время как я только и говорил, что о Марии, он о своей жене не обмолвился ни словом.