Святилище любви

– А это что такое? – удивляется он, разводя складки гиматия и обнаруживая на талии девушки тонкий золотистый поясок. – Неужели и правда – воровка?

– Какая тонкая кожа, – говорит Чаритон, касаясь талии девушки, и непонятно, говорит он о ее коже – или о той, из которой сделан поясок. А проницательный Окинос улавливает дрожь в голосе своего юного друга и понимает, что поясок здесь совершенно ни при чем. Впрочем, он молчит, только тихо радуется такому откровенному проявлению чисто мужского возбуждения в голосе этого слишком красивого мальчишки. – И знаешь, Окинос, я ощупал весь поясок, но на нем нет никакой застежки. Как он снимается, интересно знать?

Окинос уже готов брякнуть, что поясок не помешает, если Чаритону придет в голову повольничать с этой девчонкой, так что его и снимать не понадобится, однако вовремя прикусывает язык. Поликсен – тот, кто называет себя этим именем, и тот, кто возглавил коринфский асклепион после смерти его основателя, Мирона Поликратоса, – требует уважительного отношения к беспомощным женщинам. Побаловаться с хорошенькой больной – ни-ни, разве что по ее доброй воле!

Впрочем, Окиносу никогда не хотелось побаловаться ни с одной из женщин – как больных, так и здоровых. Сердце его совершенно принадлежит Поликсену – и при этом Окинос вовсе даже не кинед и мужеложство презирает. Звучит это, конечно, очень странно, однако на самом деле ничего странного здесь нет!

Впрочем, Окиносу сейчас не до собственных запутанных сердечных дел: он озабочен больше всего тем, чтобы доставить неизвестную девушку в асклепион живой. Может быть, ее удастся спасти? Уж очень красивая! К тому же Чаритон так разволновался! Неужто мальчишка влюбился?! Пятнадцать лет, самое время подставить сердце под стрелу насмешника Эроса!

С этими мыслями Окинос разворачивает на земле лоскут холста, перекладывает на него девушку и берется за ту часть носилок, где находится ее голова. Поскольку живых носят головой вперед, Окинос пойдет впереди. Палка с лампионом перекинута через его плечо. Значит, Чаритон во время пути сможет сколько угодно разглядывать это прелестное лицо с крепко сомкнутыми ресницами и беспомощно приоткрытым ртом. А сам Окинос будет в это время вспоминать сросшиеся на переносице тонкие брови Поликсена, его твердые, решительные губы, которые в моменты сосредоточенности он крепко прикусывает белыми мелкими зубками, завитки его смоляных, черных волос, обрамляющих прекрасное лицо, его тонкие, однако сильные пальцы… ах, как мечтает Окинос, чтобы они хоть однажды приласкали, погладили его, ощупали так, как они ощупывают больные или мертвые тела!

– Может, и в самом деле однажды прикинуться больным? – задумчиво бормочет Окинос, невольно ускоряя шаг, чтобы поскорей оказаться в асклепионе и вновь увидеть любимое лицо. – Может, тогда Поликсен до меня дотронется? А то ведь даже не глядит!

– Потише, Окинос! – кричит сзади Чаритон. – Я не успеваю за твоими лапищами!

– А ты побыстрей шевели своими хорошенькими ножонками, – огрызается Окинос, с трудом сдерживая смех: он невольно ускоряет шаги, чтобы скорей увидеть Поликсена, а Чаритон невольно замедляет их, чтобы подольше любоваться неизвестной девушкой, в которую влюбился с первого взгляда. Но она – ведь чья-то рабыня… А может быть, вольноотпущенная, судя по этому гиматию, некогда бывшему очень нарядным?

Впрочем, гадать бесполезно, она все сама расскажет, если захочет.

Хотя ее жизнь – это ее жизнь, а дело асклепиадов – вернуть ее к этой жизни.

Занимается рассвет, и надо спешить. Скоро выйдут подметальщики и поливальщики улиц, скоро побегут в свои лавки пекари и торговцы молоком. Асклепиадам вовсе ни к чему встречаться с этим охлосом[59], который, в большинстве своем, боится их, несмотря на все то доброе, что они делают, а увидев, что они несут девушку, может оскорбить самым отвратительным образом да еще и побить.

Окинос и Чаритон со своей ношей поднимаются в гору, миновав местечко под названием Тения, где уже немалое время живут пленные с острова Тенедос. Именно тенийские рабы превратили обе бухты Коринфа в удобные пристани, проложили к Лехейону и Кенхрею дороги. Тенийцы не выражали ни малейшего желания вернуться на свой родной остров, хотя городская казна платила им большие деньги, которых хватило бы на выкуп. Они брали в жены бедных коринфянок, которые охотно шли за этих высоких, сильных беловолосых мужчин, хотя все их потомки наследовали «солнечные спреи»[60] на носу и щеках.