Святилище любви

– Что я должна вернуть?! – крикнула Никарета – и проснулась от звука своего голоса.

Что она должна вернуть Афродите? Ведь это ее голос слышала она во сне. Нет сомнения! Что похищено у богини и при чем тут Никарета?..

Ей и прежде случалось размышлять об этом, и девушка даже думала, что богиня требует вернуть ей поясок, который чудесным образом сомкнулся на талии Никареты еще там, в Троаде, в старом храме Афродиты. Но как его вернуть, если невозможно снять?!

Вдруг Никарета расслышала чьи-то шаги. Кто-то двигался в соседней комнате, стараясь ступать как можно тише, однако это ему плохо удавалось.

Такие тяжелые шаги могли быть только у Окиноса, и Никарета мигом вспыхнула от злости, вообразив, что он, разогрев в себе обиду на Поликсену, все же потащился искать утешения у Дианты. Но тотчас она поняла, что Окинос прошел дальше по коридору, потом тихонько стукнула дверь – он вышел во двор.

Никарета подскочила к окну и в блеклом свете предрассветных звезд, то и дело закрываемых облаками, увидела высокую фигуру Окиноса, который решительно отворял заскрипевшую калитку в каменном заборе, окружавшем дом Дианты.

«Он пошел к Поликсене! – обрадовалась девушка. – Какое счастье!»

Улыбаясь, она вернулась на свою постель, надеясь наконец-то уснуть, однако не тут-то было: сердце так заныло, словно его вынимали из груди. Она безошибочно чувствовала: совершалось что-то плохое!

Но что? Может быть, на Окиноса напали ночные грабители? На нем ведь нет белого одеяния асклепиада, защищавшего от злоумышленников? Хотя с его силищей можно не бояться никаких разбойников! Это только рядом с Поликсеной он был мягкой, податливой глиной…

Наконец Никарета снова поднялась и, понимая, что уже не уснет, решила посидеть во дворе, посмотреть на звезды и подождать, пока взойдет солнце. Первая улыбка злато-розовой Эос всегда была для нее радостью: и в Троаде, и в Афинах, и в Коринфе, где она не ленилась частенько забираться на плоскую крышу асклепиона, чтобы встретить утро.

Однако, стоило Никарете притулиться на ступеньках террасы в ожидании рассвета, как сон свалился на нее, подобно глухому черному мешку, и неведомо, сколько бы она проспала, когда бы ее не разбудил скрип калитки.

Никарета подняла отяжелевшую голову и увидела, что рассвет уже занялся. В его мягких лучах она отчетливо разглядела Окиноса, который вошел во двор, нетвердо ступая, а иногда шатаясь, как пьяный, вытянув вперед руки, словно нащупывал путь. Можно было подумать, что его окружал туман, а не прохладный утренний воздух.

Лицо Окиноса было мертвым, лишенным всякого выражения. Вдруг он рухнул на колени, будто внезапно утратив последние силы, и только теперь заметил Никарету, которая подбежала, чтобы его поддержать, испуганно тараща на него глаза.

– Что случилось? – прошептала девушка. – Где ты бродил? Я думала, ты пошел в асклепион.

– Я там был, – ответил Окинос безжизненным голосом. – Был, да… Ничего, теперь я ее прикрыл. Никто не видит ее. И Чаритона никто не видит. Их позор скрыт.

– Какой позор? – выдохнула Никарета, чувствуя, что у нее волосы начинают на голове шевелиться.

– Какой позор? – раздался сонный голос Дианты, и она сама, в длинном и просторном ночном одеянии, однако не забыв напялить парик, подошла, зябко переступая по камням, которыми был выложен двор и которые холодили ее босые ноги. – Только, умоляю, не говори мне, что Поликсена и Чаритон занялись… Ай! – вдруг взвизгнула она пронзительно, взглянув в застывшее лицо Окиноса и в его остановившиеся, пустые глаза.

– Что ты наделал, несчастный? – Голос Дианты с вопля сорвался на хрип. – Что ты там натворил?!

– Я только прикрыл их большой белой холстиной, – глядя на женщин, но словно бы не видя их, терпеливо пояснил Окинос. – Теперь ничего не видно. Теперь никто не поймет, что она была женщиной. И никто не увидит того позора, которому подвергли ее и Чаритона. Я хотел принести их сюда, но не смог поднять обоих сразу. Они стали такими тяжелыми, словно камни! Скажи, Дианта, у тебя есть какая-нибудь тележка? Я бы привез их сюда… Их нужно отмыть от крови. Водоем в асклепионе весь грязный, вода там красная и мутная.

Дианта и Никарета в ужасе переглянулись, уже понимая: произошло самое страшное. Неужели Окинос… ох, нет!!!

– Я побегу туда, – с трудом удерживая слезы, пробормотала Никарета. – Наверное, днем я смогу найти сама дорогу.

– Я пойду с тобой, – решительно заявила Дианта, но тут обе они взглянули на Окиноса, который сидел посреди двора и был больше похож на мертвого, чем на живого, и, не сговариваясь, кинулись к нему, обняли, зарыдали:

– Поликсена! Чаритон! Боги, боги, как вы жестоки…

– Оставьте его, женщины! – раздался громовой голос.

Вслед за тем и калитка и ворота распахнулись, и двор заполнился народом.