Святилище любви

– Спасая тебя, он убил домоправителя Главков, а тот хотел перерезать тебе горло! – выкрикнула Никарета – и тотчас, спохватившись, зажала себе рот.

Все собравшиеся так и ахнули; притихшая, перепуганная Дианта залилась слезами, и только Окинос оставался неподвижен и безучастен.

– Это правда, – завопил Гедеон, который с нетерпением ждал мгновения, когда сможет, наконец, снова подать голос, – он убийца! Убил одного – а затем и прочих в асклепионе!

Архонт оглядывался напряженными, прищуренными глазами – и с облегчением вздохнул, увидев Драконта Главка.

– Драконт! – воскликнул он. – Тебе нанесен ущерб! Твой человек убит. Тебе и решать, что делать с этим убийцей.

– Если этот человек убил моего домоправителя, спасая жизнь моего лучшего раба, я ни в чем его не обвиняю, – ответил Драконт со своим прежним высокомерием. – Он оказал мне услугу! Что же до гибели асклепиадов…

Он запнулся.

Взгляд его встретился с налитыми кровью глазами Такиса и прочих его друзей, с которыми Драконт вчера расстался в асклепионе. Он вспомнил их хмельную ярость, вспомнил Поликсену, рыдающую на теле избитого Чаритона, вспомнил гнусный голос предателя-асклепиада…

Друзья один за другим отводили от него глаза. Драконт видел их насквозь. Он знал, что злодеяние в асклепиаде совершили они! И он знал, что, если бы неистовая страсть к Никарете не увела его прочь, он тоже мог бы оказаться рядом с приятелями и, возможно, так же, как они, мыл свои запятнанные кровью руки в том же самом водоеме меж сладко благоухающих кустов, усыпанных мелкими бледными розами. И, вполне может статься, его не остановила бы даже благодарность Поликсене, которая спасла жизнь его матери…

Так разве вправе Драконт осудить своих друзей? Он вырос рядом с ними, ходил в городской гимнасий, играл в эфетинду, уранию и тригон, когда был еще мальчишкой, был в одной команде гарпастона![107] С ними вместе участвовал в военных походах, убивал, брал женщин и делил военную добычу… С ними пировал на симпосиях, с ними покупал дорогих коней, рабов и собак, баловался с наложниками, ставил на кон мину или даже талант ради победы петуха, выкормленного в его птичнике… Да разве может он отдать их на расправу палачу только потому, что плоть его беснуется, а сердце трепещет, только потому, что он лишился рассудка от страсти к какой-то женщине, о которой не знает ничего, кроме имени – и того, что она, конечно, прожженная порна, ибо живет в доме гетеры и готова швырнуть под ноги толпе свою честь, защищая асклепиада… своего любовника?!

Приступ ярости едва не задушил Драконта.

– Что же до убийства асклепиадов, – хрипло повторил он, – ты у нас архонт – твое последнее слово в решении участи этих людей.

– По закону, убийца должен быть распят на городской стене. А женщина за попытку выгородить его будет высечена и, если останется жива, ее продадут на рынке рабов.

Никарета издала тихий стон, но тут же зажала рот руками.

Драконт мельком посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на Мавсания, который по-прежнему стоял в оконном проеме, держась за него двумя руками и не сводя обожающих, преданных, молящих глаз со своего господина.

– Мавсаний, можешь ли ты идти? – спросил Драконт.

– Если ты позволишь мне вернуться и снова служить тебе, я доберусь до твоего дома, даже если мне придется ползти туда на коленях! – выдохнул Мавсаний и резким движением смахнул слезы с глаз.

– Я позволяю тебе вернуться, – милостиво кивнул Драконт и тронул коня, выезжая со двора.

Никарета проводила его погасшим взором, потом опустилась на колени рядом с Окиносом, который, казалось, уже обратился в мертвый камень, и, склонив голову, закрыла глаза в знак полной покорности судьбе.

Когда мимо протащился, ковыляя и еле передвигая ноги, Мавсаний, опиравшийся на какой-то кривой сук, который он вытащил из кучи дров, сложенных у очага, Никарета даже не подняла ресниц. Только Дианта, тихонько плакавшая в уголке двора, послала вслед ему крепкое проклятье, однако погруженный в свое счастье Мавсаний ничего не услышал, а может быть, просто не пожелал слышать.

Подземелья Акрокоринфа

– Пошевеливайся! – проворчал Косма, дергая за веревку, которой были связаны запястья Никареты. – Не оглядывайся! Знаешь, конечно, что произошло с Орфеем, когда он оглянулся на Эвридику? Он все потерял! Так и с тобой случится!

В ответ Никарета издала какой-то невнятный звук – сама не понимая, заплакала она или засмеялась.

Ну в самом деле, не смешно ли? Неужели она, лишившаяся всего, что было ей дорого, даже робких мечтаний о счастье и любви, утратившая надежду, неужели она может еще что-то потерять?! Нет, она будет оглядываться, несмотря на злые окрики Космы, будет оглядываться пока еще может слышать детский плач… Этот звук разрывал ей сердце, но он был той последней нитью, которая соединяла ее с жизнью!