Святилище любви

– Да что ж тут понимать, господин?! – вскричала Никарета. – Окинос был ранен вчера вечером. Тогда же Поликсена… – Горло ее сжалось, и она с трудом подавила рыдание, которое готово было вырваться после этого имени. – Тогда же Поликсена намазала ему рану гриза ласпи. Если бы он мылся, от нее и следа не осталось бы!

– Ты, придорожная лужа, слишком много себе позволяешь! – натужно хохотнул Такис, которому показалось, что архонт слишком много внимания уделяет Никарете. – Все очень просто, архонт! Этот негодяй смыл кровь, а потом заново смазал свою рану!

– Сразу видно, что ты большой знаток лекарского искусства, – ухмыльнулся стражник. – Это снадобье, конечно, называется гриза ласпи, но серая эта грязь только в самом начале, когда ее на рану кладут. А потом, смешиваясь с подтекающей кровью и подсыхая, она меняет цвет. Лекарь наш войсковой, конечно, определил бы поточнее, однако я бы сказал, что эта мазь была не позднее, чем вчера, нанесена. Девчонка правду говорит.

– Да-да! – закричала Никарета. – Я правду сказала, что Окинос ушел перед самым рассветом!

– Ты что, с ним в одной постели спала? – огрызнулся Такис, убежденный, что девушка сейчас станет это отрицать, и он сможет запутать ее. Мол, ей могло послышаться, что Окинос ушел поутру, а на самом-то деле…

Никарета испуганно оглянулась по сторонам. Окинос с таким же мертвым выражением лица стоял посреди двора на коленях, чуть пошатываясь, словно слабая былина, которую колыхал ветер, а люди смотрели на него недоверчиво, злобно, с ненавистью, и такое же выражение было в их глазах, когда они поворачивались к Никарете. Ей стало страшно, во рту пересохло так, что ни слова не вымолвить! И только в одних глазах она видела сочувствие: в глазах того стражника, который знал о свойствах гриза ласпи.

Это был храбрый человек: он осмелился защитить Никарету и Окиноса, против которых были все собравшиеся, даже архонт. Он осмелился защитить незнакомца – просто потому, что это было справедливо. Так неужто Никарета не решится заступиться за Окиноса – своего друга, который когда-то вместе с Чаритоном нашел ее умирающей и спас ей жизнь?!

– Да! – крикнула Никарета вызывающе. – Он провел ночь в моих объятиях, и кому, как не мне, знать, в какую пору он их покинул!

Грянул хохот. Ее вызывающие слова пришлись по нраву стражникам. Они одобряли, что девушка так смело защищает своего любовника! Однако Такис и его приятели разразились злобным свистом и насмешками. Шум стоял невообразимый, и Никарете, которая затравленно озиралась, показалось, что всадник на прекрасном гнедом коне, который в этот момент въехал во двор, раздвигая людей, беззвучно плывет по воздуху. Чудилось, он движется странно медленно, и Никарета ощутила, как больно сжалось ее сердце при виде его надменного прекрасного лица. Казалось, ледяной взгляд этих серых глаз вонзился в ее сердце, словно отравленное копье!

Неведомо, сколько времени эти двое смотрели друг на друга, а потом лицо Драконта Главка расплылось перед глазами Никареты, и она почувствовала, что слезы потекли по ее щекам.

Сейчас, когда она лишилась двух самых близких и дорогих ей людей, Поликсены и Чаритона, а Окинос мог в любой миг отправиться на позорную казнь, сейчас, когда она во всеуслышание призналась, что была его любовницей, сейчас увидеть Драконта Главка – это, это было последней каплей горя в той чаше, которую сегодня судьба поставила перед Никаретой!

Рот Драконта презрительно искривился, и это презрение было для Никареты словно удар по лицу. Однако она не сжалась в комок, не зарыдала униженно, а дерзко вскинула голову и закричала так, что голос ее взвился над общим шумом и заглушил его:

– Да! Он был со мной!

В ее голосе звенело отчаяние, горькое, почти смертельное, то отчаяние, которое можно услышать в последнем хрипе умирающего, и оно заставило толпу умолкнуть. И в этой тишине другой голос – чуть слышный, слабый – вдруг грянул громом:

– Не слушайте ее! Она лжет!

Голос этот раздавался со стороны дома.

Все обернулись и увидели человека с повязкой на голове, обросшего бородой, бледного, изможденного, похожего на тень с брегов Архонта и Стикса, – человека, который еле удерживался на ногах, цепляясь трясущимися руками за оконный проем, однако все более твердо и настойчиво выкрикивал:

– Ну слушай ее, господин! Она лжет!

– Мавсаний! – в один голос воскликнули Драконт и Никарета, однако звучали эти голоса по-разному: один радостно и благодарно, а другой – с горечью и ненавистью.

Увидев озарившиеся счастьем глаза господина, Мавсаний ощутил, как все утраченные силы возвращаются к нему, и закричал еще громче, думая сейчас лишь о том, чтобы уничтожить рыжую колдунью, которая могла погубить Драконта:

– Окинос провел ночь в той же комнате, где спал я, и я видел, как он уходил в глухую тьму, а вернулся лишь сейчас! Этот силач мог совершить любое злодеяние!

– Да чтобы все псы Аида вырвали тебе сердце! – закричала Никарета. – Он спас твою проклятую жизнь, а ты предал его!

– Он спас мне жизнь? – недоверчиво пробормотал Мавсаний. – Когда же это?