Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Поскольку проигрыши атеизма оборачивались выигрышем религии, специалисты подчеркивали насущную необходимость улучшения теории и методов атеистической работы. Чтобы пропаганда была эффективной, атеистическому содержанию должна была соответствовать блестящая форма и яркая манера преподнесения. Марк Персиц, занимавшийся историей атеизма, подчеркивал, что успех лекции по атеистическим вопросам зависит не столько от ее содержания, сколько от самого лектора. Священникам специально преподают гомилетику, тогда как некоторые лекторы-атеисты читают свой текст по бумажке, и лучше бы вместо них это делали актеры. Для установления контакта с аудиторией нужно, чтобы лектор «отличался известной эмоциональностью, чтобы испытывал какие-то чувства, а не жевал мочало. У нас часто бывает так: человеку безразлично, читать ли атеистическую лекцию или лекцию о пользе слонового кефира в зоопарке. Он совершенно не думает о том, что читает, ему совершенно безразличны те вопросы, которые составляют предмет его чтения. В результате нет никакой удовлетворенности»677. Персица поддержали Юрий Красовский и Евгений Рюмин, изучавшие роль эмоций в атеистической работе и пришедшие к выводу, что «главное в работе пропагандиста научного атеизма – умелое заполнение идеологического и эмоционально-психологического „вакуума“, который образуется в сознании верующих после разрушения религиозных представлений и чувств»678.

В атеистической работе необходимо было стремиться к синтезу разума и чувств. Как отмечал Евдокимов, изучение религиозной психологии позволило выявить, что связь верующих с религией невозможно объяснить только давлением со стороны социума и приверженностью обычаям, хотя, безусловно, эти факторы играют важную роль; для верующих религия является также чем-то личным, «чем-то более высоким, духовным», помогающим им уходить за пределы земных интересов и забот.

Не страшась «высоких слов», можно сказать, что верующий ищет в религии идеал прекрасного и возвышенного, ищет цель и смысл своей жизни на земле, ищет правду-справедливость, правду-истину… Что можем мы противопоставить веками сложившейся и применяемой сегодня церковью мощной силе эмоционального воздействия религии на верующего? Насколько глубоко мы перепахиваем атеистическим плугом доставшуюся нам после многих лет бездействия целину? 679

Вывод, разумеется, гласил, что научный атеизм ничего не может этому противопоставить. Эту точку зрения поддержал Бриман, рассказавший, как после его лекции о смысле жизни и смерти верующие подошли к нему и недоверчиво спросили: «Вы тоже думаете о таких вещах? Оказывается, вы, атеисты, также думаете о смерти. Как это странно»680.

Обсуждая эти темы, пропагандисты возвращались и к вопросу, который постоянно преследовал их в ходе работы: закрадывалось подозрение, что неудачи атеистической пропаганды были лишь симптомами неудач идеологической работы в целом. Евдокимов говорил об этом так: «…Меня, например, в нашей практике волнует не только то, что не плачут на лекциях о происхождении религии, а то, что у нас не плачут и на лекциях о патриотизме, о человеколюбии, у нас вообще не плачут ни на каких лекциях. Поэтому, очевидно, речь должна идти о том, что наш атеистический эмоциональный фонд лишь продолжает и повторяет наш общий эмоциональный фонд»681.

Пропагандисты атеизма также обнаружили, что люди, которых они изучают, могут легко примирять друг с другом кажущиеся противоречия. Дулуман предоставил тому наглядное доказательство, поделившись с коллегами рассказом о той действительности, с которой специалистам часто приходилось сталкиваться в ходе полевых исследований: