Святое дело

— Чем гостя угощать будем? — спросил Стрельцов.

— Холостяка-то накормим, — ответил Иван Павлович. — А вот как мы твою Нину встретим?

— Едет? — не удержался от вопроса Краснов.

— Должна как будто…

Смущение никак не шло к высокой, крепкой фигуре Стрельцова.

Иван Павлович беззвучно рассмеялся.

— Как будто! Вчера уже документы выслал на проезд!

— А вы почему не забираете свою жену? — спросил Ивана Павловича Краснов и тут же пожалел о своей бестактности.

Иван Павлович, покашливая, нервно поправил очки.

— Образование не позволяет, — с каким-то озлоблением и обидой за друга ответил Стрельцов. — Не жена, а адрес для денежных переводов!

— Довольно, Сергей…

— Что довольно? Сколько лет, как война окончилась, а твоя Лилия Валерьяновна все никак не простится с Первой Мещанской!

— Довольно, Сергей. Прошу тебя.

— Мне за тебя обидно!

— Верю, но… сменим тему.

Остаток пути шли молча.

Дня через два, проверяя санитарное состояние казарменных помещений, Круглов обнаружил за оружейной пирамидой паутину. Стрельцов побагровел от стыда и тут же наложил взыскание на старшину, дежурного и обоих дневальных. Круглов увел друга в канцелярию.

— На что это похоже, Сергей? Разошелся, как старый фельдфебель! Только зуботычин недоставало. Выговор, арест, наряды вне очереди! Куда это, в самом деле, годится?

— Здесь командую я и мой приказ никто не имеет права отменить, даже полковой врач!

Иван Павлович пожал плечами:

— Я тебе как другу говорю, наконец, как коммунист коммунисту, а ты…

— Закончим этот разговор! Ваши медицинские указания будут учтены, товарищ капитан медицинской службы. В этом можете быть уверены. Остальное пускай вас не волнует. Все!

— Погоди, разговор не окончен.

— Жаловаться пойдешь к начальнику? — усмехнулся Стрельцов.

— Незачем. Сами справимся.

— Кто это «сами»?

— Партийная организация.

Стрельцов помрачнел, на скулах нервно заходили желваки.

— Ты это брось, Иван Павлович. Партбюро не имеет права обсуждать приказы командира. Не пугай, не из трусливых!

— И не думаю, — уже спокойно ответил Круглов. — Пугать не собираюсь и приказы твои критиковать не буду. А вот о стиле твоей работы, о тебе как офицере-коммунисте скажу. И предупреждаю — резко скажу!

— Ну что ж. Давай, друг, крой Стрельцова. Вот, кстати, и начальство явилось.

— Что за сыр-бор у вас? — спросил майор Фролов, здороваясь.

Иван Павлович не ответил, огорчился вконец и ушел.

— Что у вас произошло? — настойчиво переспросил Фролов.

— Проработкой грозит. Не нравится ему, видишь ли, стиль моей работы!

— В этом он прав, зря обижаешься. Ты очень изменился, Сергей. Давно хочу сказать… Изменился ты.

— Постарел?

— Нет, не то. К людям изменился. На фронте я знал тебя другим человеком. Мягче, что ли, к людям внимательнее — даже не пойму.

— Сюсюкать перестал?

— Никогда ты не сюсюкал!

— Ну, дорогими никого не называю, как наш Юзовец. Он и мне говорит: «дорогой». Но я-то знаю: ему собственный гастрит дороже всего на свете!

— Положим, это ты лишку хватил, — возразил Фролов. — Юзовец душой болеет за дивизион, вечно хлопочет, чтоб лучше было.

— Знаю, как он хлопочет, — небрежно отмахнулся Стрельцов. — Не столько стремится быть лучшим, сколько боится оказаться плохим.

— Оставь его в покое. Я о тебе говорю. Веру в людей потерял ты, вот что!

— Люди не те, — устало произнес Стрельцов. — Разве такие у меня на фронте были? Орлы! А как пришли после войны необстрелянные цыплята!.. Только и смотри, как бы оптику не испортили, рации не сожгли, шомпол не утеряли.

— А на фронте ничего не жгли, ничего не теряли?

— На фронте! Тогда списать, что плюнуть. Прямое попадание — и нету! Акт готов. А теперь? На то, что есть, двадцать книг завели! И книга учета, и журнал осмотра, и карточки качественного состояния, и книга выноса — черт бы их побрал, завалили бумажками! Писарем стал.

Капитан Стрельцов говорил озлобленно и в то же время с обидой.

— Списать! Одеяла три месяца заменить не могу. Вместо старшины ругаться хожу к Мошкареву. Патроны со склада тоже сам получаю. А тут еще Юзовец вызывает, дает накачку с улыбочкой: «Не умеют ваши солдаты обмундирование на ночь складывать. Зашел ночью в казарму и удивился: неужели нельзя сапоги в одну линеечку выставить? Или вы, дорогой, считаете для себя унизительным интересоваться такой мелочью? Командир дивизиона, подполковник, ночами не спит, беспокоится, а командир батареи, как говорится, в ус не дует».

Вот и ходишь — сапоги выравниваешь! Чтоб в глаза не корили! Или, — Стрельцов вынул из кармана блокнотик, — указания получишь. Вот, в пятницу, на совещании. При тебе, кажется.

Он отыскал нужную страницу и прочел:

— «1. Подмести дорожки, снег — в кучи.

2. Навести порядок в казарме. Пыль за портретами!

3. Заправка шинелей на вешалке.

4. Вынести матрацы с утра. Проветрить. Вытрусить одеяла».

Проветрить, вытрусить, подмести! В людях разуверился! А вы, Юзовец и ты, его начальник штаба, доверяете мне? Кто я? Дежурный? Старшина? Или командир — единоначальник!

— Дурак ты, вот кто! Я тебе о единоличии твержу, а ты — единоначалие!