Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть

3 Земля Иафета Доселе Павел проповедовал язычникам на территории, которую евреи считали владениями Сима[1], и шел легендарным путем Авраама по Земле Обетованной. Теперь же он решил отправиться за Таврские горы и принести Слово Божие в земли Иафета, прародителя греков, македонян, фригийцев и анатолийцев. Иаков и его сторонники полагали, что Павел отвернулся от иудаизма, однако сам Павел никогда не забывал о своем происхождении. На пути в чужие земли его сопровождал Сила, арамеоязычный еврей из Иудеи, чье присутствие служило символическим напоминанием об исторических корнях движения. В Листре к ним присоединился молодой человек по имени Тимофей, сын еврейки и грека. Поскольку по Закону он был евреем, Павел, как рассказывает Лука, сделал ему перед началом путешествия обрезание «ради иудеев, находившихся в тех местах»1. Сложно сказать, насколько эта информация достоверна. Лука пытается показать, что, невзирая на спор в Антиохии, Павел стремился продемонстрировать свое уважение к миссии Петра среди иудеев. Впоследствии некоторые иудейские верующие обвиняли Павла в том, что он учит евреев диаспоры отступничеству от Моисея, «говоря, чтобы они не обрезывали детей своих и не поступали по обычаям»2. Однако Лука считает такие обвинения поклепом. В Листре Павел и его спутники не проповедовали: там уже побывали прежде миссионеры из Антиохии. Павел принципиально не проповедовал на территориях других апостолов — любезность, которой его оппоненты ему не оказывали. В науке нет единого мнения относительно того, куда отправились путники от Таврских гор. В своих посланиях Павел не пишет об этом. Есть мнение, что они пошли на северо-запад к Эгейскому морю. Однако более вероятен другой вариант: они отправились к северу, в нагорные деревни Галатии. Здесь места были и вовсе незнакомые: в отличие от Киликии и Сирии, еврейские общины можно было перечесть по пальцам, и иудеи редко совершали далекие путешествия в эту дикую часть Малой Азии. Возможно, Павел и не планировал тут миссионерствовать — согласно Деяниям, Дух повелел им не проповедовать в Азии3, — но заболел и не смог идти дальше. Впоследствии он напомнит галатийским ученикам, с какой добротой они его приняли: «Хотя я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им, а приняли меня как Ангела Божия, как Христа Иисуса»4. Посылая учеников в галилейские селения, Иисус учил: если они стучатся в дверь с просьбой о гостеприимстве и на эту просьбу отвечают — Царство Божие уже наступает. Впервые оказавшись в чужих ему землях Иафета, Павел на собственном опыте узнал, как это бывает. Сложно сказать, чему он учил язычников. В своих посланиях он затрагивает преимущественно вопросы тех или иных конкретных общин, поэтому о его устной проповеди сведения весьма скудны. Похоже, слушатели не всегда его понимали. Коммуникацию осложняло то обстоятельство, что теперь Павел общался с людьми, у которых были совершенно иные культурные предпосылки и ожидания. И все же ему удалось блестяще адаптировать ключевые идеи благовестия к традициям и занятиям слушателей. По ходу дела образ Иисуса менялся, обретая в каждом регионе новые черты. Вообще чем глубже Павел погружался в языческий мир, тем дальше становился его Христос от исторического Иисуса, жизнь которого интересовала Павла не в первую очередь. Намного важнее для него были его смерть и воскресение — события космического масштаба, изменившие историю и судьбы всех народов, независимо от верований и этнического происхождения. Своим ученикам Павел обещал: если они будут повторять кеносис Иисуса, то переживут духовное воскресение, а с ним обретут новую свободу5. Мессия, учил он галатов, «отдал Себя Самого за грехи наши, чтобы избавить нас от настоящего лукавого века, по воле Бога и Отца нашего»6. Свое дамасское видение Павел воспринимал как освобождение от разрушительной и вызывающей рознь власти «греха». И именно свобода было темой его проповеди среди галатов, которые очень отличались от галилейских иудеев, слушавших учение Иисуса. Они были индоевропейским народом — галлами, чей язык был близок к валлийскому и гаэльскому. В начале III в. до н.э. они переселились из Европы на территорию на северо-западе современной Турции7. Будучи воинами, они становились наемниками, пока, наконец, не перешли к оседлому образу жизни. Их земледельческие общины управлялись выборными собраниями, а на шумных пирах они вспоминали подвиги древних героев, похожих на те, что описаны в англосаксонской эпической поэме «Беовульф». Они почитали суровую и справедливую Богиню-Мать, иногда отождествляя ее с высокой горой. В ее главных культовых центрах молодые люди подчас кастрировали себя в ходе оргиастических ритуалов. Что же общего могли иметь эти дикие кельты с Иисусом и его иудейскими последователями? Однако Павел быстро понял: подобно жителям Иудеи и Галилеи, галаты были завоеваны Римом недавно и еще не смирились с этим. Рим захватил этот регион в 25 г. до н.э., и он стал провинцией Галатия, управляемой римским префектом и его военным гарнизоном. Как и в Галилее, галаты вынуждены были наблюдать, как на их землях появляются огромные сельскохозяйственные наделы, принадлежащие всегда отсутствующим землевладельцам. Зерно, выращенное на этих участках, питало экономику Рима. Постепенно была романизирована и культура галатов, а в пантеон проникли греко-римские боги. От галатов требовалось участие в культе императора: это было знаком верноподданичества. Излишки сельскохозяйственной продукции насильно отбирала в пользу Рима местная знать. Бывшие воины, как и большинство жителей аграрных государств, влачили жалкое и полуголодное существование, завися от сборщиков податей и надсмотрщиков. Отважный и героический народ теперь жил единственно ради того, чтобы обеспечивать налоговые поступления — бесперебойный поток зерна в имперскую столицу. Как и в Галилее и Иудее, невыплата подати была чревата серьезными последствиями: люди все больше запутывались в долгах, а в итоге были вынуждены либо продавать родовую землю, либо поручаться отдавать часть будущих урожаев. Все это было уже знакомо Павлу, когда примерно в конце 49 г. он появился в Галатии. Судя по более позднему Посланию к Галатам, он призывал их отвергнуть рабские привычки и дух покорности, а также греко-римскую религию поработителей, поддерживавшую имперское устройство: «Стойте в свободе… и не подвергайтесь опять игу рабства»8. Представления Павла о Христе уходили корнями в иудейскую апокалиптическую традицию, которая развилась в Израиле после Маккавейских войн. Селевкидский царь Антиох Епифан попытался искоренить иудейство , и в ответ книжники, мистики и поэты разработали мистическую духовность сопротивления имперской культуре9. Небесные путешествия и видения космической катастрофы, практиковавшиеся мистиками, не были только лишь фантазиями: они содержали резкую критику имперских амбиций. Более того, они укрепляли в визионерах уверенность в том, что час свободы настанет, если они будут усиленно молиться о поражении угнетателей и избавлении Израиля. Они почитали мучеников, сложивших голову за священные традиции, и верили: эти мученики либо восстанут вместе со всеми во время всеобщего воскресения, либо будут вознесены Богом на небеса. Фарисей Павел также был визионером, но в его дамасском откровении было два важных отличия от традиционной эсхатологии. Во-первых, Павел был убежден, что смертью Иисуса Бог уже вмешался в ход истории, а с воскресения Иисуса началось всеобщее воскресение. А во-вторых, Господь спасет не только Израиль, но и все человечество. Так исполнится древнее обетование, согласно которому в Аврааме благословятся все племена земные. Когда примерно через четыре года после проповеди в этих краях Павел писал Послание к Галатам, он исходил из того, что его адресаты знают историю Авраама, а значит, он говорил о ней в проповедях10. Однако он также использовал язык имперской пропаганды, только переворачивал все вверх ногами. Наиболее впечатляющим было использование слова эуангелион , что значит «благовестие»: радостную весть о спасении человеческого рода от греха Бог возвестил миру, когда воскресил Иисуса и сделал его Мессией11. При этом по всей империи в надписях, на монетах и во время публичных церемоний возвещалось иное благовестие: Август, «спаситель» ( сотэр ), установил «мир [ эйрене ] и безопасность [ асфалейа ]». Но торчащие повсюду кресты с телами мятежников, изуродованными и растерзанными стервятниками, не давали забыть, что римский мир держится на жестокости и насилии. «Благовестие» Павла сделало распятого Спасителя символом скорого освобождения от «настоящего лукавого века». Впоследствии Павел будет вспоминать случаи неожиданных исцелений, изгнания нечистой силы и говорения языками, которые начались в Галатии, когда он принес туда благую весть12. Святой дух давал галатам смелость следовать идеалам свободы13. Павел всегда будет помнить, какая страстная убежденность звучала в их восклицании после крещения, когда «Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: "Авва, Отче!"». Греческий глагол крадзейн («кричать») предполагает бурное и непосредственное проявление радости. Из крещальных вод люди выходили с убеждением, что отныне они не рабы, но сыны и наследники обетования, данного Богом Аврааму14. В то время, когда Павел находился в Галатии, римская культура начинала проникать в сельские районы Малой Азии. Подобно любым колонизированным народам, крестьяне Галатии переживали тягостную утрату идентичности, которая сопутствует насильственной аккультурации15. Римляне верили, что боги поставили их править миром и нести цивилизацию варварским народам, с которыми, однако, невозможно общаться на равных. Такая двойственность был одним из стереотипов древнего мира. Другим его проявлением было представление иудеев о моральной ущербности «народов» ( гойим ), сыгравшее столь деструктивную роль в Антиохии. Поэтому учение Павла о том, что презиравшиеся «народы» должны обрести полное равенство с иудеями, бросало вызов фундаментальным социальным нормам16. Однако, наблюдая за процессом романизации, некоторые галаты стали положительно смотреть на присоединение к Израилю, к народу, имевшему свой статус в империи: это позволило бы им дистанцироваться от Рима. Они не поняли, что Павел настаивал на более радикальных переменах17. Впоследствии он напомнит им в своем послании, что Крест упраздняет старые национальные, социальные и культурные барьеры, отличавшие нынешний злой век: «…все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»18. Чтобы Царство Божие стало реальностью, это должно было не оставаться на уровне эмоций, а получить трезвое и практическое воплощение в повседневной жизни. Галатам следовало освободиться от низкопоклонства и национальных предрассудков, создав альтернативное сообщество, основанное на равенстве. Такое сообщество и воплощало бы собой то, что Павел считал жизнью «во Христе». Он назовет эти общины «собраниями» ( экклесиа ) как некий вызов официальным экклесиям местной знати, правившей провинциями от лица Рима. Также это слово могло напоминать галатам о выборных деревенских собраниях, которые руководили их общинами до прихода римлян и несли ответственность за благополучие всех соплеменников. Иисус пытался сделать Царство Божие реальностью, создавая общины, основанные на взаимной поддержке и психологически, духовно, а отчасти и экономически независимые от Римской империи. И Павел также призывал галатов создавать систему, которая ценила людей одинаково и объединяла их, а не делила на классы. Он увещевал их: «Весь Закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя»19. Галаты должны были преодолеть низменные страсти, разделявшие их. Это «вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть»20. «Закон Христов» есть закон жертвенной любви. Если экклесии местных аристократов похвалялись своим превосходством, то экклесии Мессии брали за образец кеносис Иисуса: «Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя. Каждый да испытывает свое дело… ибо каждый понесет свое бремя»21. Мы не знаем ни того, как долго Павел, Сила и Тимофей оставались в Галатии, ни того — несмотря на драматичное повествование Луки22, — почему далее они решили отправиться в Македонию и прибыли в 50 г. в Филиппы. Для Павла это снова был совершенно другой мир. Город, основанный в 356 г. до н.э. македонским царем Филиппом, был центром золото­добычи, которая позволяла финансировать военные кампании сына Филиппа Александра Македонского. Ко временам Павла золотые рудники давно истощились, но Филиппы превратились в главный римский аванпост на Эгнатиевой дороге, соединявшей Рим с восточными провинциями. В 42 г. до н.э. к западу от города войска Марка Антония и Октавиана (будущего императора Августа) разбили коалицию Брута и Кассия. После этого Филиппы стали римской колонией. Здесь селились и получали наделы армейские ветераны. После битвы при Акции (31 г. до н.э.), сделавшей Октавиана единовластным правителем империи, прибыли новые ветераны. Таким образом, это был романизированный и многонациональный город. При этом раскопки показывают, что в то время, когда туда прибыл Павел, Филиппы с их крохотной городской территорией площадью всего в четверть квадратной мили были простым административным центром. Основная часть населения жила в окрестных деревнях и селениях. Правом занимать политические должности обладали только римские колонисты, освобожденные также от уплаты налогов. Они взимали излишки сельскохозяйственной продукции с деревень и земельных наделов, собирали ренту и заставляли крестьян-должников выплачивать долги23. В Филиппах Павел столкнулся с особенно ярко выраженной формой обожествления римского императора. Как раз во время его проповеди в Македонии Клавдий, поначалу строго запретивший возводить храмы в свою честь, начал продвигать свой культ в провинциях и, подобно Августу, принял титул «спасителя мира». Некоторые ученые полагали, что культ императора — явление «сугубо светское», политическая стратегия без «религиозного» содержания, которая использовалась римским государством и местной знатью в своих целях24. Но во времена Павла религия и политическая жизнь переплетались столь тесно, что невозможно было сказать, где начинается одно и заканчивается другое. Последователи Иисуса были не единственными, кто нес «благую весть» о начале новой эпохи. Поэт Вергилий восклицал: Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство…25 В Приене на побережье нынешней Турции одна из надписей объявляла, что день рождения «наибожественнейшего Цезаря [Августа]» ознаменовал начало новой эпохи и нового календаря. Этот день «…мы справедливо можем считать равным началу всего… ведь Цезарь восстановил порядок, когда все распадалось и превращалось в хаос, и дал новый облик всему миру…» Более того, Цезарь «превысил надежды тех, кто возвещал благие вести [ евангелие ]»26. По всей империи в храмах, на монетах и в надписях прославляли каждого последующего императора как «сына бога», «явленного бога», «господина» и «спасителя мира»27. В древнем мире такие заявления вызывали больше доверия, чем вызвали бы в наши дни, поскольку человека и бога не разделяла онтологическая пропасть: люди часто становились богами и наоборот. Как показывают исследования, жертвоприношения «гению» (божественному духу) императора были не пустыми обрядами, а способом покоренных народов осмыслить вторжение Рима в свою жизнь и его власть над миром, опираясь на знакомые образы и представления о царстве28. Дав покой и безопасность землям, опустошенным бесконечными войнами, Август, казалось, совершил божественное деяние, так же как Олимпийские боги утверждали порядок в космосе. Отметим, что этот культ не был навязан римским сенатом: его с восторгом развивала местная знать. Ее представители стремились перещеголять друг друга в строительстве храмов и святилищ в честь действующего императора и создании надписей, прославляющих его достижения. Так поступали и богатые вольноотпущенники, которые использовали культ для обретения признания и статуса. В эллинистическом обществе знатью владела филотимия — стремление к общественному признанию, которого она добивалась, принося в дар городу здания, святилища и надписи. Поддерживая культ императора, можно было приобрести благосклонность Рима, и аристократы старались превзойти друг друга в ревностном служении ему. В провинциях имперские церемонии пронизывали все стороны общественной жизни, захватывая публичное пространство, как в современных западных странах это происходит со всем, что связано с Рождеством. Представители знати не только оплачивали жертвоприношения, но и становились жрецами культа императора, что было признаком самого высокого статуса. Культ распространился столь широко, что к концу правления Августа воздавать «божественные почести» кому-либо, кроме него, стало политически нежелательно29. При этом в землях Иафета императора почитали намного более ревностно, чем в Сирии и Киликии, и Павла это должно было угнетать — не только из-за его религиозных чувств, но и из-за соответствующих политических и социальных последствий. В свое время Македония и Ахея были завоеваны Римом, но, в отличие от Иудеи и Галатии, эти провинции он усмирил настолько, что необходимости в военном присутствии не было и столица могла положиться только на лояльность местного правящего класса. Культ императора стал скрепой, которая объединяла огромную империю в верности Риму, поддерживаемой сетью покровительственных связей30. Став единоличным правителем империи, Август призвал вернуться к традиционным римским ценностям, особенно к приверженности семье и стране. Он подавал себя гражданам Рима как отец и заступник, проявляя свои отеческие качества в ходе массовых актов благотворительности. А в ответ ожидал от подданных верности ( пистис ). В провинциях местная знать также изображала императора миротворцем, чье владычество благословлено богами, а значит, покоренные народы должны только радоваться тому, что их покорили. Однако Павел быстро осознал структурно обусловленную несправедливость римской системы с ее социальной пропастью между правящим классом и простым народом. Богачи и бедняки по-разному одевались, по-разному питались и разговаривали чуть ли не на разных языках. Изо дня в день массы должны были выказывать почтение перед вышестоящими путем многочисленных стилизованных ритуалов. А стоящие повсюду кресты напоминали, что случится с человеком, который перейдет черту и разоблачит жестокую сущность этой системы. Филиппы были римской колонией и следовали обычаям Рима и Италии, и потому культ императора мог быть в этом городе особенно силен. Спустя годы в письме к филиппийской общине Павел процитирует гимн Христу, в котором описаны кеносис Иисуса и последующее прославление его Богом. Если учесть, что воздавать «божественные почести» кому-либо, кроме императора, было небезопасно, пение этого гимна могло иметь тяжкие последствия31. В гимне ясно говорилось, что, в отличие от императора, который искал «равенства с богом», Иисус к этому не стремился. А на небеса он попал исключительно по воле Божьей: так Всевышний вознаградил его за смиренную готовность принять смерть на римском кресте. Обращенные Павлом в Филиппах, конечно, относились к беднейшим общественным классам и были ущемлены в правах по сравнению с римскими гражданами. Однако Павел призывал их к фактической независимости от имперской системы. Пусть Филиппы остаются римской колонией, зато экклесиа станет «колонией небесной». В колонии культура метрополии преобладает над местной, а значит, они — граждане Царства небесного, оно — их истинное государство ( политеума ), и их «спаситель» не Клавдий, а Иисус Мессия32. И они могут сделать это реальностью, создав общину, основанную на взаимной поддержке. Надо лишь не утверждать свое «я», как это делает знать, а подражать кеносису Иисуса. «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других»33. Так они могли сохранять твердость под гнетом притеснений со стороны властей «среди строптивого и развращенного рода» и сиять, «как светила в мире»34. Эти социальные связи укреплялись за счет того, что в движении Иисуса появились первые признаки организации. Павел создавал сеть «сотрудников», чтобы они помогали ему сплачивать удаленные друг от друга общины. В Филиппах его соратниками были Климент и Эпафродит и две женщины: Синтихия и Эводия. Судя по всему, в Павловых общинах женщины становились лидерами не реже, чем мужчины, поскольку «во Христе» торжествует не только классовое и национальное, но и гендерное равенство. В своем послании к филиппийской общине Павел нарушил греко-римские условности, сознательно обратив внимание на этих женщин и упомянув о них как о «подвизавшихся в благовествовании вместе со мною»35. Филиппийцы стали самыми верными учениками Павла: когда он покидал город, они решили, что из своих скудных ресурсов будут поддерживать его миссию36. Возможно, именно радикальное учение Павла повлекло за собой изгнание его из города. Впоследствии он напишет, что он и его спутники перенесли в Филиппах страдания и унижения. Однако это его не остановило: он продолжил свою проповедь и все дальше углублялся в мир, находящийся под господством Рима, пока, наконец, не пришел в Фессалоники. С 146 г. до н.э. этот город был столицей провинции Македония, и культ императора был в нем силен. Фессалоникийская знать прославляла римских патронов наряду с их богами в надписях и публичных речах, а также на праздниках37. В I в. до н.э. к местному пантеону была добавлена богиня Рома, имевшая своих жрецов, и выстроен храм Августу. В это же время на городской монете Зевса сменил Юлий Цезарь. И хотя напрямую в Фессалониках Август не именовался «сыном Бога», но подразумевалось, что — как приемный сын Юлия Цезаря — он является диви филиус , сыном божественного Юлия38. Павел поведал фессалоникийцам о новом «господе» ( кириос ), «сыне Божьем» ( тэу хюйос ) и «спасителе» ( сотэр ). В городе почитались и другие боги-избавители, в частности Кабир, кузнец, убитый своими братьями, который однажды вернется и поможет бедным и нуждающимся. Однако знать включила Кабира в свои ритуалы, а потому Павел мог представить Иисуса как подлинного Спасителя39. И он надолго запомнит восторг, с которым фессалоникийцы приняли благовестие. Слухи об этом миссионерском успехе разойдутся широко. «Во всяком месте прошла слава о вере вашей в Бога… — напишет он фессалоникийцам впоследствии, — и как вы обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному и ожидать с небес сына его… »40 Здесь Павел также основал экклесию , ставшую прямым вызовом городскому собранию знати, поскольку в нее входили представители городских низов41. Павел просил общину уважать ее лидеров, «столь тяжело трудящихся» у них, а не правящий класс42. Экклесию должны отличать не социальное неравенство, а солидарность и взаимная поддержка43. Сам Павел работал плечом к плечу с другими ремесленниками в мастерской, где и проповедовал. Впоследствии он вспомнит «труд и изнурение» этих дней: работу «ночью и днем… чтобы не отяготить» никого, и это очень отличается от описанного Лукой участия Павла в общественных дебатах в синагоге Фессалоник44. Но и здесь Павел столкнулся с враждой и потом будет вспоминать, как он, Сила и Тимофей открыто и бесстрашно проповедовали, несмотря на сильное сопротивление. Он предупреждал фессалоникийцев, что им тоже придется страдать за благовестие45. Клавдий недавно изгнал из Рима иудеев, возможно, членов Иисусова движения (по свидетельству Светония, причиной были «волнения из-за Христа»). Однако Павел не любил публичные акции. Фессалоникийцам надлежало мирно ожидать возвращения Иисуса, «жить тихо, делать свое дело… благоприлично перед внешними»46. Да, они были детьми света, противостоящими силам тьмы. Однако сражаться им подобало только духовным оружием, «облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения»47. Вскоре Павлу пришлось спешно покинуть Фессалоники. Лука, по своему обыкновению, возложил вину за это на местную еврейскую общину, которая якобы пожаловалась местным властям, что Павел и Сила переворачивают мир вверх дном своим учением: «Все они поступают против повелений кесаря, почитая другого царем — Иисуса»48. Возможно, здесь Лука намекает на радикальный подтекст Павлова учения. Как бы то ни было, несмотря на неудачу, Павел отправился дальше на запад. Из его писем мы узнаем, что он некоторое время провел один в Афинах, отослав Тимофея в Фессалоники проведать оставленную общину. Широко известен рассказ Луки о пребывании Павла в Афинах. Он описал, как Павел выступил в Ареопаге, подобно греческому философу, обосновав существование Единого Бога, который «недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем»49. Однако греческая мудрость не занимала Павла. Скорее всего, Лука описывает то, что он сам сказал бы на месте Павла, если бы ему представился случай выступить в Афинах. Но к его времени это были дела давно минувших золотых дней. И нет никаких свидетельств того, что Павлу удалось обратить кого-либо в Афинах или основать там общину. Его больше интересовали новые города империи, и осенью 50 г. он пришел в Коринф, самый процветающий город Ахеи. В 146 г. до н.э. этот античный полис не сдался Риму, был полностью уничтожен и больше 100 лет пролежал в руинах как свидетельство того, что бывает с оказывающими сопротивление империи. В 44 г. до н.э. Юлий Цезарь восстановил Коринф и заселил его вольноотпущенниками. При Августе город стал столицей провинции Ахея с проконсулом во главе, а к моменту визита Павла — четвертым по значению городом империи. Расположенный на перешейке между Северной и Южной Грецией, он был богатым торговым узлом с многонациональным сообществом вольноотпущенников из Италии, Греции, Сирии, Египта и Иудеи. Правили им амбициозные выходцы из низов. Эти новоявленные аристократы желали забыть о своем происхождении и вдоволь наслаждаться теми возможностями, которые открывало перед ними богатство города. Однако Павлу бросилась в глаза разница между зажиточными кварталами и бедными переселенными районами ремесленников, где жил он и его ученики. В Коринфе Павел еще отчетливее осознал насильственность римской системы, где в руках местного правящего класса были и связи с Римом, и все ресурсы — богатство, власть и престиж. Единственным путем наверх было обретение богатого патрона — здесь, в Коринфе, или в Риме. Как и культ императора, система патроната призвана была скреплять Римскую империю. Патрон набирал клиентов[2], чтобы укрепить статус среди людей своего круга. Клиентам он обещал помощь, но гарантии не было: мог и отказать или сказать, что поможет позже. В результате клиенты оставались в постоянной зависимости от него и пребывали в тревожном ожидании. И поскольку большинство бедняков зависели от богатых семей, эта система стала средством социального контроля, основанном на неравенстве. Как написал один историк, «неспособность нескольких сотен человек удовлетворить потребности сотен тысяч человек, неумение устранить нищету, голод и долги — и даже использование этих обстоятельств к своей выгоде — отражают не столько неэффективность патроната, сколько предпосылки его расцвета»50. Однако местная знать и сама была зависима от патроната могущественных лиц в имперской столице. Эти римские патроны проявляли свою лояльность ( пистис ) к провинциям, помогая тамошним «друзьям». В свою очередь, «друзья» вознаграждались за лояльность Риму. Римские наместники в провинциях также зависели от патроната «друзей» в столице и правили, создавая политическую поддержку на местах и сеть клиентуры среди местной знати. Все они стремились превзойти друг друга в лояльности императору и восторженном участии в его культе. Эта дружба не была равной: соглашаясь быть клиентом, человек уже признавал свое подчиненное положение. Вольноотпущенники и аристократы рангом пониже соперничали друг с другом, выстраивая собственные сети клиентов среди низших классов. Как объяснял римский сенатор и историк Тацит, «хорошие» люди города отличались верностью и лояльностью видным семьям, а «плохие» не участвовали в системе патроната, поскольку не могли ничего предложить богатым или сознательно избегали унизительного подчинения51. В этом смысле Павел был в Коринфе среди «плохих»: последовательно отказывался принимать финансовую помощь от местных патронов. Вместо этого он продолжал заниматься ремеслом, остановившись у еврейской пары, Акилы и Прискиллы, которые также делали палатки. Они были из тех иудеев, которых изгнал из Рима Клавдий, и стали верными друзьями и соратниками Павла52. В Коринфе он продолжал свою миссию в их мастерской, проповедуя во время работы. И вновь благовестию сопутствовало сошествие Духа: новообращенные пророчествовали, говорили на языках и исцеляли больных53. Из ремесленников и торговцев, которые собирались вокруг Павлова рабочего места, образовывались маленькие общины. Именно бедняки опять стали теми, кто воспринял благую весть. Как сказал Павел коринфянам, Бог «избрал незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее… чтобы упразднить значащее»54. Казнив Мессию, власть имущие обрекли себя на погибель. Отныне Мессия воцарился одесную Бога и вот-вот «упразднит всякое начальство и всякую власть и силу»55. Центральное место в Павловой проповеди коринфянам занимал Крест. Всевышний воскресил Иисуса, обесславленного преступника, и тем самым проявил пистис к презренным мира сего. Если культ императора обожествлял власть и богатство, Крест явил совершенно новый набор божественных ценностей. Павел поделился с коринфянами метафорой тела Христова — идеей, бросавшей вызов официальной имперской идеологии, где тело выступало как микрокосм и государства, и космоса56. Кесарь был главой государства. Он олицетворял земное царство и был представителем небесных богов. Но в теле Мессии такой иерархии нет. Павел описал структуру, в которой все взаимосвязано: все органы без исключения зависят друг от друга, причем голова не лучше других частей тела. Эту важную политическую концепцию Павел сопроводил несколько рискованным юмором, какой часто используют ораторы, чтобы растормошить аудиторию: Члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения; и неблагообразные наши более благовидно покрываются, а благообразные наши не имеют в том нужды. Но Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены57. Павел пробыл в Коринфе около полутора лет, но весной 52 г. пришли тревожные вести из Фессалоник. Судя по всему, фессалоникийская община подверглась гонениям, хотя, как Павел с радостью узнал от Тимофея, сохранила в испытании верность и стойкость. И все же руководители общины были смущены: Павел обещал, что все они увидят второе пришествие Господа, но некоторые члены общины умерли (возможно, погибли в ходе гонений). Разделят ли они триумф с Мессией? В ответ на недоуменное вопрошание Павел в своем первом из дошедших до нас посланий решительно сказал «да». Жизнь в языческом мире напитала воображение Павла римской символикой: эта символика пронизывала атмосферу, в которой он, его обращенные и сотрудники мыслили и чувствовали. Имперская пропаганда превозносила «мир» ( эйрене ) и «безопасность» ( асфалейа ), которые Рим принес народам. Однако Павел внушал фессалоникийцам: это лишь иллюзия, и она развеется с явлением Мессии: «Когда будут говорить: "мир и безопасность", тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут»58. Рассказывая о славном явлении Христа, Павел не стал использовать стандартные образы иудейской апокалиптики, а обратился к терминологии, необычной для Иисусова движения: описал возвращение Иисуса как официальный приезд императора или царя в провинциальный город: Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божьей, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе…59 В этом послании несколько раз встречается слово парусиа («прибытие»), которое в те времена часто обозначало приезд императора60. Как только чиновники узнавали о приближении императора к городу, отдавался приказ трубить в трубы. Затем многочисленная делегация выходила из ворот и устремлялась к императору для ритуальной апантэсис («встречи»)61. У Павла Клавдия заменил Иисус, подлинный Кириос, а делегацию горожан — Павловы новообращенные, которые отныне понимались не как слабый и угнетенный сброд, а как привилегированные граждане города. Они вознесутся в воздух для встречи с Господом и вместе с ним сойдут на землю. Если можно так выразиться, в лице Иисуса, своего представителя, Бог покидает небесную сферу и присоединяется к обычным людям62. Летом 52 г. Павел покинул Коринф и отплыл в Эфес. Если, как утверждает Лука, Юний Галлион был назначен проконсулом Ахеи во время пребывания Павла в Коринфе, то это должно было привести к усилению римского владычества в городе, и потому Павел стал персоной нон грата63. Акила и Прискилла отправились вместе с ним и поселились в Эфесе. На два с половиной года Эфес стал домом Павла. Там к нему присоединился Тит, старый друг из Антиохии, который проповедовал в окрестных землях. На короткое время в Эфес попал и Аполлос, красноречивый и харизматичный александрийский иудей, с которым у Павла возникнет масса хлопот64. Начиналась новая беспокойная глава его жизни…