Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть

5 Сбор пожертвований Послание Павла к коринфянам возымело действие. Тимофей сообщил, что призвал «духовных» к порядку и община готова собирать пожертвования. При этом коринфяне хотели поддерживать в ходе сбора тесную связь с Павлом и с нетерпением ждали его прибытия. Поначалу он собирался отправиться в Коринф после следующей поездки в Македонию, возможно, осенью 53 г., и перезимовать там1. Однако дела удержали его в Малой Азии, и вместо себя он послал Тита. Последний был радушно встречен, но коринфские ученики были глубоко обижены. Возможно, эта обида спровоцировала следующий кризис в их общине2. Летом 54 г. Павел узнал, что в Коринфе объявилась новая группа миссионеров и резко раскритиковала его учение. Но если на «духовных» верующих повлияла еврейско-эллинистическая литература Мудрости, новые проповедники вдохновлялись миссионерской теологией некоторых евреев диаспоры, ожидавших обращения всего человечества в иудаизм. Они полагали, что Израиль встанет во главе нового и справедливого мирового порядка; это будет демократия, но не в смысле правления глупых и порочных масс, о которых новые миссионеры были невысокого мнения. Миром будут править люди, воплощающие добродетели еврейского народа. Новые миссионеры придавали особое значение «божественным мужам» ( тэйой антропой ), воплощавшим подлинные иудейские ценности, таким как Моисей, Илия и Мессия, — они могли служить образцом и стимулом к правильным действиям3. И если Иисуса новые миссионеры считали одной из таких божественных фигур, то себя — носителями аналогичных великих достоинств. Отказ Павла принимать финансовую помощь и решение работать как обычный человек они поняли по-своему: Павел признает, что его учение не имеет особой ценности. И уж точно его нельзя считать «божественным мужем». Они даже обвинили Павла в том, что своим сбором пожертвований он вымогает деньги у бедняков. Рисуясь своими духовными достижениями, пришельцы внесли в Иисусово движение аристократический стиль руководства, попиравший все эгалитарные идеалы Павла. Услышав об этом, Павел написал коринфянам еще одно послание, пообещав посетить их в ближайшем будущем. Об этом новом движении мы знаем из документа, известного как Второе послание к Коринфянам. На самом деле это не единое послание, а пять писем Павла плюс отрывок неизвестного происхождения. (Тексты расположены не в хронологической последовательности.) В этих письмах Павел не называет имен новых оппонентов, но, поскольку эти ловкие манипуляторы были высокого мнения о себе, иронически именует их «высшими апостолами». Он видит в них проходимцев, лжеапостолов, живущих напоказ, а не посланников Христа4. Они афишировали свое иудейское происхождение, называя себя «евреями», «израильтянами» и «семенем Авраамовым»5 и доказывали свои глубокие познания в иудаизме путем сложных и изощренных аллегорических толкований Библии, а свой богоподобный статус — необычными экстазами и чудесами. Если Павел утверждал, что смерть Иисуса знаменует разрыв с прошлым, «высшие апостолы» придали своему учению соблазнительное очарование старины. Они также могли показывать письма с рекомендациями, чтобы доказать, что являются подлинными представителями христианского движения, и уничижительно отмечали, что Павел подобных писем не представил. «Высшие апостолы» полностью усвоили конкурентный этос эллинистического мира, который восхищался необычным, удивительным и сверхчеловеческим6. Свободная рыночная экономика и политическая идеология греко-римского мира подпитывались яростным и амбициозным стремлением к признанию и восхищению. Это была культура чудес: надписи, стихи и речи славили удивительные дела. Миссионерская теология «высших апостолов» была также иудейской вариацией на тему имперской идеи всеобщего примирения, восходящей к Александру Македонскому. По словам Плутарха, Александр видел в себе объединителя и примирителя, и «…если бы божество, пославшее в наш мир душу Александра, не отозвало ее вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет»7. Верноподданные граждане Рима считали императоров продолжателями дела Александра. Отводившая эту роль народу Израилеву еврейская миссионерская теология, как и еврейская традиция Мудрости, представляла собой идеологическую стратегию, путем которой покоренный народ пытался хотя бы отчасти вернуть себе достоинство и уважение. В Коринфе высшие апостолы ссылались на удивительные чудеса Иисуса и собственные свершения в доказательство той могущественной силы, которая однажды покорит весь мир «единому Закону» и «единой цели» иудейского владычества. Ранее в противовес учению Аполлоса и «духовных» верующих Павел уже подчеркивал свою уязвимость и немощь. Еще больше он акцентировался на этом, когда бросил вызов спеси высших апостолов. Летом 54 г. Павел продиктовал письмо, ставшее его первой попыткой оспорить их теории8. Прежде всего он описывает себя и своих сотрудников не как героев-завоевателей, а как пленников в триумфальном шествии Христа9. Им нет нужды показывать коринфянам «одобрительные письма», поскольку сами коринфяне — живое свидетельство, письмо, навечно написанное в сердце Павла. Неуместно и хвастливое низкопоклонство перед еврейскими традициями: место письменной Торы занял Дух, живое присутствие Бога. Читая эти рассуждения, мы должны помнить: перед нами письмо, написанное с учетом конкретных обстоятельств, и не огульное осуждение иудаизма, а критика одной из его интерпретаций , основанной на агрессивном мистицизме и эксплуатации идеи исключительности. Павел напоминает читателям, что на горе Синай Моисей пребывал в присутствии Господа, а когда сходил вниз со скрижалями Письменного Закона в руках, его лицо излучало такое неземное сияние, что пораженные израильтяне «боялись подойти к нему». И так происходило всякий раз, когда Моисей передавал народу заповеди Господни: «И видели сыны Израилевы, что сияет лицо Моисеево». Заканчивая речь, Моисей защищал людей от этих мощных потоков света, закрывая лицо покрывалом10. Павел дает такую интерпретацию: сияние, сопутствовавшее дарованию Ветхого Завета, было столь ослепительным, что люди в страхе и изумлении держались на расстоянии. Поэтому откровение ( апокалюпсис ) Торы вполне можно назвать и сокрытием. И до сего дня, замечает Павел, когда Закон читается вслух, покрывало лежит на сердце слушателя, — проясняется же смысл только в свете аллегорического толкования. А ныне Дух Божий снял это покрывало и напрямую общается со всеми. Вместо магических атрибутов власти, перед которыми можно было лишь покорно склонить голову, явилась свобода детей Божьих11. Иисус Мессия не стоял на одиноком пьедестале, грозный и недоступный для людей: этот «божественный муж» был одно со своими последователями и позволил им приобщиться к своей божественной славе. «Мы же все… видим, как в зеркале, славу Господню и преображаемся в тот же образ от славы в славу…»12 По мнению Павла, «высшие апостолы» забыли о распятии Иисуса. Позорный факт распятия сделал благовестие неприемлемым для тех, чей ум ослеплен пышностью и великолепием кесаря, «бога века сего». Подлинные апостолы Иисуса были не сверхчеловеками, но теми, кто наблюдал его немощь в смерти на кресте. Они испытывали тяготы, гонения и преследования: «Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем»13. Поэтому именно Павел и его спутники, а не «высшие апостолы» — подлинные представители Христа14. Они не бахвалятся блестящими достижениями, а могут предъявить лишь «великое терпение в бедах, нуждах и тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бессонных ночах, в голоде»15. «Дайте нам место в вашем сердце, — просит Павел общину в конце письма, — мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти». Что бы ни случилось, в его сердце для коринфской экклесии всегда есть место16. Нам остается лишь воображать драматические жесты человека, который зачитывал послание Павла в Коринфе: как он с помощью пантомимы изображал надевание и снятие покрывала, трепет и страх толпы. Реакция коринфян на письмо была доброжелательной, но последующий приезд Павла в Коринф осенью 54 г. обернулся провалом. Привыкшие к красноречию «высших апостолов» коринфяне пришли к выводу, что Павел смотрится бледновато: «В посланиях он строг и силен, а в личном присутствии слаб, и речь его незначительна»17. Похоже, Павла оскорбили и пристыдили перед всей общиной, и ему пришлось стоять перед судом, обвинившем его в финансовом обмане. Его упрекнули в том, что он бахвалился дамасским поручением и запугивал общину. В Эфес Павел вернулся подавленным и униженным: неужели все труды пошли прахом? Многие люди отреагировали бы на подобные обвинения очень резко. Однако Павел верил, что подлинная сила кроется в немощи. Обливаясь слезами и пребывая в смятении и тревоге, он диктует писцу новое («слезное») письмо18. Считая, что ему нечего терять, он выставляет себя эдакой потешной фигурой: составляет «речь неразумного», одну из форм риторической диатрибы, которая с помощью юмора пытается изменить настрой читателей и дать им серьезно задуматься над смыслом и последствиями текущей ситуации. «Не почти кто-нибудь меня неразумным, — начинает он, — а если не так, то примите меня, хотя как неразумного, чтобы и мне сколько-нибудь похвалиться». Впрочем, похоже, в «неразумных» не он один: коринфяне и сами хороши, раз позволили запугать и унизить себя каким-то шарлатанам, да еще и довольны этим: «Вы терпите, когда кто вас порабощает, когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо!»19 Он и сам мог бы расхаживать с важным видом, подобно «высшим апостолам». В конце концов, чем он хуже? Если уж бахвалиться, он тоже еврей, израильтянин и семя Авраама, а Мессии послужил еще больше, чем они. Но дальше, все еще говоря, как «неразумный», он начинает перечислять не свои многочисленные достижения, а беды и неудачи: «От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение… много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе»20. Вот чем должен хвалиться ученик Христа! Свою пародийную похвальбу он заканчивает рассказом об унизительном и бесславном побеге из Дамаска, когда друзья спустили его в корзине из окна по стене21. Переходя к теме духовных свершений, Павел также не пытается повергнуть аудиторию в изумление. Историю о своем удивительном мистическом путешествии на небеса он рассказывает, как «неразумный», запинаясь и спотыкаясь. В его интонациях звучит не горделивая уверенность, свойственная его противникам, а неуверенность. Было ли это в теле или вне тела? Он понятия не имеет. Достиг ли он высших небес? Неизвестно. Но под конец Павел намекает на неуместность похвальбы подобными переживаниями. Пока он был в этом состоянии, он «слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать». Остается хвалиться своей немощью, и это будет не глупая похвальба, а правдивая22. Чтобы Павел не гордился чрезмерно явленными ему откровениями, как «высшие апостолы», Бог дал ему «жало в плоть». Павел не объясняет, что это: искушение или физическая болезнь. Он лишь повторяет слова, которые сказал ему Господь: «Сила Моя совершается в немощи». На том и основана позиция Павла: «Ибо когда я немощен, тогда силен»23. Вскоре после отправки «слезного письма» Павла постигли новые беды. Последние годы правления Клавдия были омрачены придворными интригами. В октябре 54 г. Клавдий был отравлен женой, а императором стал Нерон, его 17-летний приемный сын. Воцарение Нерона было встречено с радостью и облегчением, и культ императора активно возродился по всей империи. Однако у Рима возникли проблемы: парфяне угрожали восточным границам, да и в Иудее было неспокойно. Нужны были козлы отпущения, и Марк Юний Силан, проконсул Азии, был убит доверенными лицами Нерона по подозрению в измене, а в ходе поиска врагов в Эфесе был схвачен Павел. Лука, со своим вечным римолюбием, не пожелал признать, что Павла сочли врагом империи, и на сей счет ничего не сообщил. Написал лишь, что Павлова миссия в Эфесе оборвалась после беспорядков в храме Артемиды, когда серебряных дел мастера, изготовители фигурок богини, обвинили его в том, что, подрывая ее культ, он лишает их заработка24. Над Павлом нависла угроза казни, и он был близок к отчаянию. Позже он напишет: «Бремя было настолько тяжелое и невыносимое, что мы не надеялись остаться в живых»25. Однако недели шли, и настроение улучшалось. Его друзья-филиппийцы организовали финансовый сбор и отправили в Эфес Эпафродита, чтобы он подкупил тюремщиков и обеспечил Павлу нормальное питание и обращение. Павел также констатировал, что благодаря его аресту благовестие стало шире обсуждаться даже дворцовой стражей и члены Иисусова движения «начали с большей смелостью, безбоязненно проповедовать слово Божие». Правда, нашлись и такие, кто проповедовал «по зависти и соперничеству», чтобы причинить Павлу боль. Но что с того? Как бы то ни было, благовестие распространялось. Благодаря в своем письме филиппийцев за дары, Павел пишет, что обрел внутреннее равновесие и уверен: «Я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью»26. Проявленная филиппийцами щедрость заставила его взглянуть на сбор пожертвований для Иерусалима в новом свете. «Высшие апостолы» показали ему, что эгоизм и амбиции в движении не менее опасны, чем несправедливость имперских властей. В письме к филиппийцам он цитирует гимн Христу, увещевая читателей избегать этих качеств и подражать кеносису Мессии в повседневной жизни. Он благодарит за подарок, но насчет материальной стороны дела высказывается сдержанно до бестактности, подчеркивая, что в такой помощи не нуждается: «Я научился быть довольным тем, что у меня есть»27. А вот отношение их его очень порадовало. Филиппийцы усвоили этику взаимопомощи, столь важную для миссии Иисуса в Галилее. Их дар был проявлением агапе . Но он был и актом поклонения, «благовонным курением, жертвой приятной, благоугодной Богу». И в ответ Бог обязательно ниспошлет свою милость28. Этот взгляд повлияет на все будущие размышления Павла о пожертвовании29. Павел освободился из заточения весной или летом 55 г. Мы не знаем, почему и как это случилось. Позже он напишет, что Прискилла и Акила рисковали ради него жизнью. Может, ему помогли бежать? Как бы то ни было, Павел почел за лучшее не оставаться в Эфесе и немедленно отправился в Троаду, где надеялся проповедовать Евангелие30. Но ему не давала покоя мысль о коринфянах. Убедило ли их «слезное письмо», посланное до ареста? Тит уже отплыл в Коринф, чтобы выяснить ситуацию, и Павел отправился в Македонию, чтобы там встретиться с ним. Однако и в Македонии он нашел вместо покоя «со стороны — нападения, внутри — страхи»31. Судя по всему, снова встал вопрос об обрезании: некоторые из македонских верующих всерьез думали о полном обращении в иудаизм. Тогда он написал филиппийцам новое послание с просьбой не слушать тех, кто попытается навязать им обрезание32. Тревоги Павла развеял Тит, пришедший с радостным известием: его ли усилиями или по инициативе самих коринфян «высшие апостолы» повергнуты и местная община горит желанием помириться с Павлом. В примирительном послании33 Павел рассказывает, как обрадовался, узнав, что коринфяне мечтают увидеть его и ревностно встали на его защиту34. Значит, его письмо тронуло их! Они встретили Тита «со страхом и трепетом», готовые исполнить любую просьбу35. В итоге, заключает Павел, вся эта история сделала их еще сильнее: «Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения… какую ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле»36. Вскоре после этих внезапных событий Павел написал коринфянам, что и в Македонии дела налаживаются. Среди испытаний македонцы «преизобилуют радостью, и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия». Они готовы внести свою лепту в пожертвования, «причем сверх сил — я свидетель»37. Павел просит коринфян возобновить сбор. Начало было хорошим, и теперь они так изобилуют «верой и словом, и познанием, и всяким усердием, и любовью вашей к нам», что пусть в избытке будет и щедрость38. Радость, которую Павел нередко испытывал в те дни, была не просто хорошим настроением: его сердце грело единение верующих — знак Духа, возвещающий о начале нового мира39. Сбор пожертвований на время прекратился, но теперь возобновился с новой силой40. Чтобы организовать сбор средств, Тит отправился в Коринф с двумя спутниками, имен которых мы не знаем, хотя один из них был глубоко уважаем в движении. Поскольку речь шла о крупных суммах, Павел настоял на том, чтобы сбор курировали люди с незапятнанной репутацией41. Но теперь Павел задумался о приеме, который ждал его в Иерусалиме. Как отреагируют Иаков и консервативные верующие на проявленную щедрость? Убедит ли она их в том, что новообращенными из язычников руководит Дух Божий? В очередном письме, включенном в коринфский корпус, но написанном общинам Ахеи42, Павел описал пожертвование как проявление тела Христова: оно объединяет движение и показывает, что верующие поддерживают друг друга. После долгих и тяжелых конфликтов это единение есть дар Божий, а дар верующих «нищим» ( эвйоним ) станет жертвой Богу, подобно жертвоприношениям храмовым. Отныне Павел был убежден, что сбор пожертвований ускорит наступление Царства. А потому решил доставить деньги как можно скорее. Согласно пророчествам Исаии, в последние дни язычники стекутся в Святой Город, неся богатые дары со всех концов света. Казалось, пророк обращается непосредственно к Иакову и его общине эвйоним : Возведи очи твои и посмотри вокруг: все они собираются, идут к тебе… Тогда увидишь, и возрадуешься, и затрепещет и расширится сердце твое, потому что богатство моря обратится к тебе, достояние народов придет к тебе43. Однако эти пожертвования не означали, что Иерусалим возглавляет движение, и не были актом патронажа, когда состоятельная община протягивает руку помощи «нищим» в знак своего превосходства. Таким разделениям нет места в общине Мессии. В письме к коринфянам Павел подчеркивает: «Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть, но чтобы была равномерность [ исотес ]. Ныне ваш избыток в восполнение их недостатка; а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность…»44 Доселе Павел не пользовался в своих письмах словом исотес , но вся его миссия была проникнута эгалитарным духом. У людей Христа все общее. Такова альтернативная экономика, основанная на взаимовыручке и взаимопомощи в сообществе равных. Зиму 55/56 г. Павел провел в Греции. Свою деятельность в восточных провинциях он считал законченной. Эта уверенность поразительна. Как мог он вообразить, что всего за несколько лет ему удалось заложить фундамент мировой религии? Павел не был глуп. Мы увидим, что он испытывал серьезные опасения по поводу депутации в Иерусалим, трезво оценивая все связанные с этой миссией сложности. Но, конечно, он не считал возможным подходить к делу лишь прагматически. Он был уверен, что через внезапное восстановление гармонии и через сами пожертвования действует Бог. Возможно, именно эта уверенность и погубила его. Убежденный в том, что благовестие должно достигнуть «концов земли», согласно пророчествам Исаии, Павел мечтал отправиться с проповедью на запад, в Испанию, где высятся Геркулесовы столбы, обрамляя вход в океан, омывающий сушу. По его расчетам, плацдармом для нового этапа миссии должен был стать Рим. Поэтому зимой он написал послание к общине имперской столицы. Послание к Римлянам считается шедевром Павла, окончательно оформляющим его теологию. Однако, подобно другим письмам Павла, оно говорит не столько о вероучении, сколько о социальном императиве. Но в одном отношении Послание к Римлянам стоит особняком: оно адресовано общине, с которой Павел не был знаком лично45. Мы не знаем, кто принес христианство в Рим; исторических подтверждений того, что римская община была основана Петром, нет. Со времен Лютера Послание к Римлянам воспринималось как окончательное утверждение новаторской Павловой доктрины оправдания верой. Однако современные ученые показали, что интерпретация Лютера далека от того, о чем думал Павел, и, не занимая центрального места в его размышлениях, эта тема затрагивается в его посланиях к галатам и римлянам «с очень конкретными и специфическими задачами — защитить право обращенных язычников считаться полноправными наследниками обетований, данных Израилю»46. Ученые отходят и от некогда распространенной предпосылки, что оппонентами Павла всегда были либо иудеи, либо следующие предписаниям иудаизма иудеи-христиане47. Как мы уже видели, Павел мыслил шире и, в частности, с политико-религиозных позиций обличал «владык века сего». Эта тема обрела особую остроту в письме, адресованном ученикам Мессии в имперской столице. Как всегда, в начале послания Павел представляется читателям и приветствует их, но на сей раз пишет стилем изящным. Его тон высокопарен и даже напыщен, когда он называет себя посланником Иисуса, царского потомка Давида, миссия которого охватывает весь мир. Римские читатели должны были заметить, что он использует термины официальной имперской пропаганды, уже знакомые и нам: благовестие Божие, «которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем, Который родился от семени Давидова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем, через Которого мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере [ пистис ] все народы»48. В официальной имперской теологии титулы «сын Бога» и «господин» обычно относились к императору, а слово «благовестие» — к его достижениям. Говоря об Иисусе в этих категориях, Павел призывает римскую общину к верности подлинному владыке мира. Таким образом, ее члены должны были вступить с ним в своего рода «заговор», признав, что неведомо для властей предержащих в мире свершилась важнейшая перемена: Бог оправдал распятого Мессию49. Когда Павел говорит о своей апостольской задаче «покорять вере все народы», он имеет в виду не столько веру, сколько верность. В официальной имперской теологии кесарь олицетворял пистис Рима: верность Рима договорным обязательствам и власти закона, справедливость, уверенность, правдивость и правоту. Это слово часто встречалось на монетах и надписях50. Но применительно к обычным людям оно обозначало верность подданных императору. Как и в предыдущих письмах, Павел ставит все с ног на голову. Его «благовестие» возвещает «силу Божию ко спасению всякому верующему, во-первых, иудею, потом и эллину, поскольку в нем открывается правда [ дикайосюнэ ] Божия от веры в веру»51. Затем Павел обличает «нечестие и неправду» людей, которые отказываются признать всеприсутствие Бога в мире и для которых нет ничего святого52. Он порицает их идолопоклонство, разврат, «лукавство, корыстолюбие и злобу». Самовлюбленность заставляет их считать центром мироздания себя, а не Бога, и потому они полны зависти, предательства, тщеславия, спеси и надменности. В этом отрывке часто видят обычное для иудеев разоблачение греховности языческого мира. Да и сам Павел признает, что в синагогах такие речи не редкость. Но ведь не только иудеи критиковали нравы своего времени! Римские писатели и политики разного толка соглашались, что римская цивилизация переживает упадок и они живут в нечестивый век53. Гораций сетовал: Чего не портит пагубный бег времен? Отцы, что были хуже, чем деды, — нас Негодней вырастили; наше Будет потомство еще порочней54. Эти опасения порождали всплеск надежд всякий раз, когда воцарялся новый император: вдруг ситуация изменится к лучшему?55 В таком широком контексте и обличал Павел зло. Говоря о людях, полных «распрей, обмана и злонравия», сплетниках, которые злы, наглы, высокомерны и хвастливы, он мог иметь в виду и иудейских высших апостолов56. А порицая сексуальные извращения — говорить о пороках двора и интригах некоторых аристократок. Разве не был Клавдий убит собственной женой? Даже императоров с их пресловутой божественностью, хранителей римской пистис и стражей римского закона, не обошла стороной всеобщая испорченность. Иудеи и язычники равно заявляли о своей вере в закон, упорядочивающий общество и представляющий волю Бога, однако все без исключения нарушали этот закон. В этой мрачной диатрибе выражены размышления Павла о роли закона, причем, как и в Послании к Галатам, он имеет в виду не только Тору, но и закон вообще. Невзирая на обещания, закону не удалось спасти человечество от разрушающей социальной несправедливости, классового, национального и социального разделения, морального и политического разложения57. Далее Павел прибегает к риторическому приему, обращаясь к воображаемому иудею — члену римской общины, который при виде этого списка грехов принял его за обычное обличение язычников иудеями и самодовольно ощутил собственную праведность. Павел пресекает подобные мысли в зародыше: «Неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого, ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же»58. Может ли хоть один человек, иудей или язычник, в глубине души считать себя непричастным тем порокам, которые перечислил Павел? А ведь «не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут»59. У Бога нет любимчиков. Павел уверен: всякий человек, который считает себя выше других, потерял связь с реальностью, поскольку Бог есть Бог всех людей, равно иудеев и язычников60. В этом риторическом обращении к иудею Павел использует еврейский шовинизм как пример опоры на привилегии и статус61. «Все согрешили… Где же то, чем бы хвалиться?»62 Иудеи, осуждающие язычников; еврейские ученики Иисуса, принижающие и порочащие языческих членов экклесии ; римские граждане, считающие иудеев существами низшего сорта; знать, полагающая себя вправе помыкать простолюдинами, — все они подвергнутся Божьему суду, когда Бог положит конец веку сему. Как писал Павел галатам, закон делит людей по классовому, национальному, половому признаку, причем считает их неравноценными: иудеи превозносятся над греками (и наоборот), римляне — над варварами, вольноотпущенники — над рабами, мужчины — над женщинами. Закон (как его понимает Павел) отражает не только волю Божию, но и коллективную волю общества. Более того, требования Закона вызывают у людей острое чувство своей неполноценности, ущербности и слабости, страха перед публичным позором63. «Законом познается грех», — объясняет Павел64. Когда он говорит о собственном грехе, то всегда вспоминает, как преследовал учеников Иисуса. А вместе с обращением пришло осознание: «Доброго, которого хочу, не делаю». Ревностное послушание Закону не только не ускорило явления Мессии, но и замедлило его. Но беда не в самом Законе, а во внутреннем грехе65. Вопреки мнению Лютера, Павел не сетует здесь на свою принципиальную неспособность соблюдать Закон. Он считает, что преследовать общину Мессии его заставлял «грех» эгоизма, желание утвердить себя за счет других людей. При таком подходе Закон становится средством получения почестей для себя и своей группы66. Но искать привилегий и отличия подобным образом значит притязать на богоподобие и отрицать самую сущность Закона. Павел не раз видел опасность такого рода шовинизма в ходе своего миссионерского служения. Так, в Антиохии, из-за посланников Иакова еврейские ученики Павла посчитали ниже своего достоинства участвовать в одних трапезах с языческими братьями и сестрами. Галаты ощущали себя неполноценными в сравнении с «настоящими» иудеями. И в Коринфе «духовные» верующие и «высшие апостолы» искали ложно понятое престижа. Павел на собственном опыте понимал, насколько это может быть соблазнительно. Вот почему он настаивал на том, что лучшим способом искоренения «греха» является ежедневный кеносис , проявляющийся на практике в сообществе, основанном на взаимной поддержке, где все равны. В посланиях коринфянам Павел называл «греховное» отношение «похвальбой» ( каухэсис ). Обращаясь к гипотетическому иудею, полагавшему, что Тора дала ему незыблемое превосходство над язычниками, он говорит: Хвалишься Богом, и знаешь волю Его, и разумеешь лучшее, научаясь из Закона, и уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в Законе образец ведения и истины67. Однако и римские язычники ощущали свою добродетельность, когда видели, как человека осуждают, предают позору и казнят по законам Рима за малейшее прегрешение. Дух «похвальбы» приводил к «делам закона», т.е. социальной дифференциации, агрессивному соперничеству, жадности, конфликтам и разобщенности68. Грех пришел в этот мир из-за эгоистичной самонадеянности Адама, который отказался признавать ограничения: по наущению змея он возжелал стать «как бог», чем принес миру великие несчастья69. В своем письме к филиппийцам Павел высказал мысль, что с Мессией возникло новое человечество: ведь Иисус, в отличие от кесарей, не стремился быть равным с Богом, но «уничижил себя», отказавшись от подобных амбиций, шовинизма, поглощенности собой. Отказавшись от всяких привилегий, он принял смерть на кресте. Галатам Павел показал Мессию, добровольно подвергшего себя страданиям, на которые его обрек закон, ради солидарности с жертвами этого закона, возвышающего одних людей и унижающего других. Коринфянам Павел проповедовал коллективную, совместную природу спасения: ведь все верующие формируют тело Христово. Теперь же римской общине Павел описывал Иисуса как царя, который, что удивительно, примкнул к бунтарям, преступившим закон: Ибо Христос, когда еще мы были немощны, в определенное время умер за нечестивых. Ибо едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть, кто и решится умереть. Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками70. Христос, которому по праву принадлежал носимый императорами титул «сын Божий», перевернул привычные для политического мира устои. Он стал диаметральной противоположностью кесарю, именовавшему себя «первым среди равных» ( примус интер парес ). Воскресение Иисуса положило конец одностороннему пониманию пистис как навязываемой лояльности поданных своим владыкам. Кириос Иисус избрал немощь вместо привилегий, и солидарность, основанную на равенстве, вместо гордыни и насилия. Поэтому ученики Мессии освобождены Духом, который не есть «дух рабства» и страха, но Дух, ведущий «в свободу славы детей Божиих»71. Однако Павел предостерегает римлян от ошибок коринфских «духовных» верующих, которые полагали себя достигшими совершенства. До самого Второго пришествия люди будут страдать и умирать, хотя должны быть уверены в окончательной победе72. Однако под конец послания Павел добавляет наставления, которые с виду не вяжутся со сказанным ранее. Этот бесстрашный противник империи внезапно заявляет: Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божьему установлению… Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро… И потому надобно повиноваться… 73 На первый взгляд это кардинально противоречит взглядам Павла. Поэтому некоторые ученые подозревают здесь позднюю вставку74. Однако есть и другая версия: отрывок надо читать в контексте Павловой веры в скорое возвращение Христа, который будет судить имперский мир. До той поры римская власть попущена Богом, однако сроки ее истекают: она подойдет к концу, когда Христос низвергнет власть имущих с престолов75. Павел никогда не подстрекал к бунтам. Фессалоникийцам он советовал жить тихо и заниматься своим делом. Нельзя провоцировать власти на массовые репрессии по отношению к ученикам Мессии, поскольку это замедлит наступление Царства. В Риме еще были живы воспоминания о том, как при Клавдии изгнали некоторых членов Иисусова движения. Собираясь проповедовать на Западе, Павел хотел опереться на римскую общину и не желал ставить ее под удар76. Другие ученые говорят, что Павел цитирует еврейский текст, относящийся ко временам римской республики до возникновения империи. Ссылаясь на устаревший закон, он таким образом призывает к децентрализации и подрывает идеологию, которая мыслила государство и кесаря единым целым77. Как бы то ни было, для Павла важно, чтобы этика и политика были пронизаны духом агапе : «Люби ближнего твоего как самого себя», «Любовь не делает ближнему зла; итак, любовь есть исполнение закона»78. В своем истолковании этой заповеди Иисус учил своих последователей, что любить следует даже врагов и гонителей: ведь Бог посылает солнце и дождь равно праведникам и нечестивцам79. И Павел, как и всегда, призывает к взаимной любви и единению. Сеющим рознь с их упоением собственным превосходством нет места в общине Мессии. Затем Павел предупреждает римлян, как и ранее коринфян, что сильные должны уважать мнение «немощных». Он уже предостерегал иудейских членов общин от свойственной им тенденции смотреть на язычников свысока, но, судя по всему, среди языческих членов римской общины стал проявляться шовинизм по отношению к иудеям — они отвергли Мессию, а значит, навсегда утратили милость Божью80. Возможно, именно это вдохновило Павла на пламенную защиту иудеев в нескольких главах письма (Рим 9–11), где он решительно отождествляет себя со своим народом. Их положение, говорит он, есть «великая печаль и непрестанное мучение» его сердцу: Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, т.е. израильтян, которым принадлежат усыновление и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетования; их и отцы, и от них Христос по плоти81. Павел не верит, что Бог навсегда отверг свой народ. Более того, он усматривает в отвержении Мессии высший промысел: поскольку евреи «споткнулись», язычники обрели спасение. Ожесточение Израиля продлится, «пока не войдет полное число язычников; и так весь Израиль спасется»82. А между тем языческие члены экклесии не должны осуждать еврейских собратьев, которые соблюдают пищевые запреты Торы. Быть может, даже после обращения некоторые римские граждане считали евреев подчиненным народом и воспринимали их древние обычаи как варварские. Как мы уже знаем, Павел не считал пищевые запреты существенными, но закон любви исключал для него шовинизм: в семье Мессии все люди — слуги Божьи: Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению или соблазну… Если же за пищу огорчается брат твой, то ты уже не по любви поступаешь83. Павел положил многие годы на то, чтобы привести язычников к Богу во исполнение Священного писания. Теперь он делится с римлянами своими планами относительно западной миссии и сообщает, что надеется посетить их по пути в Испанию. Это дает ему повод заговорить о сборе пожертвований, акцентирующем единство евреев и язычников в общине Мессии: Македония и Ахея решили собрать деньги для бедных среди народа Божьего в Иерусалиме. Решили, да и должники они перед ними. Ибо если язычники сделались участниками в их духовных богатствах, то должны помочь им в материальных нуждах84. Ранее Павел обещал «столпам», что будет помнить и поддерживать иерусалимских «нищих» в их эсхатологической задаче подготовки к возвращению Иисуса в Святой Город. Однако после долгой миссии среди язычников он стал считать, что иерусалимская община напрасно считает себя исключительной. Римлянам он описывает сбор пожертвований как инициативу языческих общин и обмен дарами. Свое письмо Павел, возможно, доверил Фиве, главе экклесии в Кенхреях (восточном порте Коринфа), которая собиралась совершить деловую поездку в Рим85. Затем он занялся организацией большой делегации в Иерусалим, чтобы она отбыла весной 56 г. и поспела в Святой Город к празднику Шавуот (Пятидесятницы). При этом Павла одолевали смешанные чувства. С одной стороны, он был уверен, что с экспедицией все получится. Невзирая на трения, оставшиеся между ним и Иаковом после антиохийского спора, он не мог вообразить, чтобы иерусалимская община отказалась принять добрый дар языческих верующих. Его общины прошли сквозь горнило испытаний и, по мнению Павла, обрели собственный вес. Делегация набиралась большая: по данным Луки, людей было столь много, что путешествовать и жить вместе не получалось86. Пусть в Иерусалиме увидят, какую силу обрело Иисусово движение в диаспоре благодаря усилиям Павла! Тем более его новообращенные уже не уходили в эгоистически-индивидуалистическую религиозность, а все больше осознавали себя частью всемирной общины. Пожертвования доказывали их твердое намерение трудиться рука об руку, как равные, с иерусалимскими «нищими» ради прихода Царства87. С другой стороны, Павла мучило беспокойство, которым он поделился с римской общиной: «Умоляю вас… подвизаться со мной в молитвах за меня Богу, чтобы избавиться мне от неверующих в Иудее и чтобы служение мое для Иерусалима было принято народом Божьим»88. Он понимал: при виде того, как большая процессия чужеземцев несет дары на Сион, еврейские верующие вспомнят пророчества Исаии о паломничестве в Святой Город в последние времена, когда «богатство моря обратится к тебе, достояние народов придет к тебе»89. В Послании к Римлянам Павел ссылается на весть Исаии о будущем обращении язычников к Богу Израилеву: «Как прекрасны на горах ноги благовестника, возвещающего мир, благовествующего радость, проповедующего спасение, говорящего Сиону: "Воцарился Бог твой!"»90 Но Павел также знал, что это пророчество начинается с обетования Господнего Иерусалиму: «Облекись в силу твою, Сион!.. ибо уже не будет более входить в тебя необрезанный и нечистый»91. Между тем он собирался привести в Иерусалим целую толпу необрезанных и не соблюдающих Тору язычников, да еще в один из самых священных для иудеев дней в году… Павел отлично понимал, что ставит предсказанный эсхатологический сценарий с ног на голову92. Пообещав «столпам» под конец иерусалимской встречи, что не забудет «нищих», он обеспечил языческой миссии один статус с миссией Петра к евреям. Однако теперь он пришел к мысли, что его миссия важнее. В своем письме к римлянам Павел признается языческим членам общины, что гордится возложенным на него поручением принести благую весть язычникам: «Вам говорю, язычникам, я прославляю служение мое. Не возбужу ли ревность в соплеменниках моих и не спасу ли некоторых из них?»93 Посланники, с которыми он собирался в Иерусалим, не вели на Сион рассеянные еврейские общины (что соответствовало бы предсказаниям пророков). И у них не было планов поселиться на Сионе, соблюдая еврейский Закон. Они хотели прийти и снова уйти, чтобы нести благовестие по всему миру. Иерусалим больше не мыслился как центр движения, и Павловы язычники не кротко несли дары в Храм (как предрекал Исаия), а поддерживали финансами слабую еврейскую секту, члены которой именовали себя «нищими». Павел отлично отдавал себе отчет в том, что такая депутация запросто могла всколыхнуть зависть и недовольство среди его еврейских собратьев. И все-таки, несмотря ни на что, он надеялся, что при виде такого зрелища единоплеменники осознают свои ошибки… Лука даже не упоминает о сборе пожертвований, и к его рассказу в Деяниях, как обычно, следует относиться с осторожностью. Однако нет оснований сомневаться в том, что он верно описал путешествие в целом. Лука сообщает, что Павел и некоторые делегаты провели Пасху в Филиппах, проплыли вдоль побережья Азии, миновали Финикию и, наконец, добрались до Кесарии, после чего проделали остаток пути по суше. Но едва ли встреча Павла с Иаковом была такой сердечной, как описывает Лука. Согласно Деяниям, Иаков и старейшины встретили прибывших радушно: «Павел рассказывал подробно, что сотворил Бог у язычников служением его. Они же, выслушав, прославили Бога…»94 Между тем Павел был очень известным человеком в движении, и его деятельность была для Иакова и его общины далеко не новостью. Потому куда вероятнее иная реакция: они не возблагодарили Бога за приезд Павла, а ощутили, что оказались в крайне неприятном положении95. После гонений, развязанных Иродом Агриппой, Иаков стяжал своим благочестием и усердным соблюдением Торы уважение большинства благочестивых жителей Святого Города. И тем самым обеспечил безопасность Иисусову движению в Иерусалиме. Но тут на него, как снег на голову, свалилось множество язычников, считающих себя наследниками обетований Аврааму! Это не могло не спровоцировать широкое недовольство среди еврейского населения, и основной мишенью должны были стать эвйоним . Мало того, Павел, сам того не желая, прибыл в крайне не­удачный момент. Семью неделями ранее некий пророк из Египта «…собрал около 30 тысяч простаков и провел их пустынной местностью к Масличной горе, откуда намеревался силой войти в Иерусалим, подавить римский гарнизон и захватить верховную власть»96. Нечего и говорить, что римляне отреагировали очень жестко. Однако египтянин спасся бегством и до сих оставался на свободе. Поэтому римляне были настороже, особенно во время земледельческого праздника Седмиц, в ходе которого праздновали владычество Господне над Землей Израилевой. Этот праздник напоминал, что и земля, и ее плоды принадлежат Господу, а не Риму. Похоже, что грандиозная затея Павла обернулась грандиозным провалом, но Лука либо не знал о ней, либо умолчал о произошедшем. Павловы взгляды были отлично известны в Иерусалиме; некоторые фарисейские зелоты, ранее поддерживавшие его гонения на Иисусово движение, все еще считали его отступником и предателем, а изобилие языческих спутников подтверждало их худшие подозрения. Принимать пожертвования безоговорочно для Иакова было небезопасно. Однако и отказаться не получалось. Отказ был бы плевком в лицо и навсегда расколол бы Иисусово движение. Из рассказа Луки мы можем понять, каким было компромиссное решение. Согласно Деяниям, Иаков убедил Павла заплатить за сложные недельные обряды очищения, которые должны были пройти в Храме четыре благочестивых еврейских общинника, а также самому очиститься с ними на третий и седьмой день. Это показало бы всем, что Павел не враг Торы97. Тогда Иаков мог потихоньку, не афишируя это, принять пожертвования. Но, как рассказывает Лука, когда Павел вошел в Храм для совершения обрядов, началась потасовка и Павла чуть не убили. Римляне приняли его за пропавшего «египтянина» и отвели в крепость98. В итоге он оказался в тюрьме в Кесарии и, если верить Луке, его дело стало предметом разборок между римским прокуратором Феликсом и первосвященником Ананией, друг с другом не ладившими. В итоге Павла как римского гражданина экстрадировали в столицу на суд имперского трибунала. У Луки схваченный Павел произносит множество красивых речей: перед еврейскими молящимися в Храме, перед Феликсом и его преемником Фестом, перед Синедрионом, а также Иродом Агриппой Вторым. И всякий раз эти речи встречают одобрение и уважение. Лука описывает Павлово путешествие в Рим как захватывающее приключение, и будто бы вся римская община вышла встречать его на Аппиеву дорогу. Под занавес Лука сообщает, что в течение двух лет Павел жил в Риме, открыто и беспрепятственно возвещая Царство Божие99. Всегда желая показать, что Павел был послушным слугой империи, Лука не мог заставить себя рассказать правду. А может, и не знал, что случилось с его героем. Похоже, что на самом деле Павла заставили замолчать. Ничто не указывает на то, что после рокового визита в Иерусалим он основал хоть одну общину. Если он и писал какие-то письма, они не сохранились. Никто не знает, как и когда он умер. Климент, епископ Римский, в своем произведении, написанном около 96 г., не упоминает о заключении Павла в имперской столице, но сообщает, что Павел завершил миссию в Испании: «Будучи проповедником на Востоке и Западе, он приобрел благородную славу за свою веру. Научив весь мир правде и дойдя до границ Запада, он мученически засвидетельствовал истину перед правителями. Так он переселился из мира и перешел в место святое»100. Живший в IV в. церковный историк Евсевий, епископ Кесарийский, полагал, что Павла обезглавили, а Петра распяли в Риме в ходе гонений на христиан при Нероне в 64 г. Он писал: «Рассказ этот подтверждается именами Петра и Павла, уцелевшими на кладбищах этого города»101. В качестве дополнительного подтверждения Евсевий цитирует авторитетов II в.: римского клирика по имени Гай и коринфского епископа Дионисия. Однако в интонациях Евсевия сквозит неуверенность, словно он сам ощущает незначительность и слабость фактуры. По-видимому, реальность была проще и страшнее. Как предполагает Джон Доминик Кроссан, ученики могли не знать, что случилось с Иисусом после его ареста и их бегства в безопасную Галилею. Едва ли, несмотря на утверждения Евангелий, для решения судьбы малоизвестного пророка из Назарета стали собирать особую сессию Синедриона ночью, да еще на крупный праздник. И едва ли Пилат, впоследствии отозванный в Рим из-за своей опрометчивой жестокости, стал предпринимать героические попытки спасти его. Евангельские рассказы о распятии наполнены цитатами из псалмов скорби: судя по всему, ученики искали в Писании (которое, как они верили, предсказывает судьбу Мессии) ключи к разгадке. «В детальных рассказах о Страстях мы находим не воспоминания об истории , а придание пророчествам исторического смысла », — пишет Кроссан102. Да, Иисуса распяли: об этом свидетельствуют Иосиф Флавий и Тацит. Однако в Римской империи распятие было событием заурядным и непримечательным. «Я очень сомневаюсь, что иудейским стражникам и римским солдатам пришлось много согласовывать судьбу Иисуса с начальством, — заключает Кроссан. — Повторюсь, нам просто трудно осознать будничность той жестокости, с какой он, видимо, был схвачен и казнен»103. Также и Павел мог попросту сгинуть в римской темнице. И в наше время мало ли мы видим, как могущественный режим сметает с пути мелких противников, мешающих ему! Наличие разных версий кончины Павла указывает на то, что после ареста он пропал: стал, подобно Иисусу, жертвой «будничной жестокости». А возможностей умереть безвестной, жалкой и унизительной смертью в римской темнице было множество. Под конец Павел мог поддаться и отчаянию. Ведь он не достиг концов земли и не стал свидетелем Парусии. Его пожертвования были отвергнуты, а в движении назрел раскол. А что бы ощутил Павел, если бы узнал, как церковь, которую он помог создать, истолкует его учение?