Святой Павел. Апостол, которого мы любим ненавидеть

Посмертие Для языческих церквей потеря Павла стала страшным ударом. Такие надежды возлагались на сбор пожертвований, и вдруг — трагическая неудача. Верующие ощутили себя потерянными и брошенными на произвол судьбы. Павел был не только их главной связью с Иерусалимом: он связывал их друг с другом. Единство экклесий , столь важное для Павла, оказалось под угрозой. Для них было унижением узнать, как обошлась с их даром иерусалимская община. Связь экклесий с Иерусалимом стала еще тоньше с началом еврейского восстания против Рима и разрушением Храма, имевшего столь важное значение для Иакова и его общины. В результате этой катастрофы претерпел изменения и сам иудаизм. Из храмовой религии раввины сделали религию книги, постепенно создав новые писания — Мишну, Иерусалимский и Вавилонский Талмуды, — которые займут место Храма и станут средоточием божественного. В процессе этой великой трансформации Иисусово движение в иудаизме постепенно пойдет на убыль: ведь Иисус не явился снова, а то, что мы сейчас называем христианством, стало верой преимущественно язычников. С конца XIX в. многие ученые приводят доводы в пользу того, что Послания к Колоссянам и к Ефесянам были написаны от имени Павла после его смерти. Их стиль сильно отличается от стиля Павла, непосредственного и лаконичного, да и по содержанию они отражают более позднее время. Острые дискуссии о допуске язычников в общину остались позади. И если в несомненных Павловых посланиях словом экклесиа чаще называется та или иная местная община, здесь так именуется движение в целом. Возникла «церковь» в нашем понимании, и возникло церковное богословие. И эти письма рассматривают уже не частные проблемы общин, а более широкие вопросы. Возможно, они были написаны в конце I в. учениками Павла, которые избрали псевдонимный жанр, ибо верили, что в столь сложный период для решения проблем необходим апостольский авторитет. С исчезновением Павла стало понятно, что Второе пришествие свершится не так скоро, как все думали. И если Павел призывал своих последователей держаться подальше от неверующих, поскольку мир, каким мы его знаем, подходит к концу, теперь они все больше понимали: впереди долгий период сосуществования со всем остальным обществом. Но как не утратить при этом своей идентичности? Авторы пытаются адаптировать идеи Павла (в частности, его попытку сплотить общины путем сбора пожертвований) к новой обстановке. И таким образом, Послания к Колоссянам и к Ефесянам развивают Павлово богословие в новом направлении. Обоим авторам присуще острое восприятие церкви как единого целого. Собственно, они и изобрели экклезиологию. Они используют образ тела Христова, созданный Павлом, но с одним существенным отличием. У Павла он имел антиимперской подтекст: в противовес пониманию императора как главы общества, Павел разработал плюралистический идеал общины, которая основана на взаимозависимости, а «слабейшие» органы пользуются даже большим почетом, чем голова. Послания к Колоссянам и Ефесянам делают Христа главой тела, пытаясь при этом сохранить некоторые ключевые идеи Павла. Например, в первом из них читаем о Христе: «Он есть глава тела Церкви; он — начаток, первенец из мертвых, дабы иметь ему во всем первенство»1. Автор Послания к Ефесянам во вполне Павловом духе призывает читателей духовно возрастать, ориентируясь на Христа: «…дабы мы … истинной любовью все возвращали в Того, который есть глава Христос, из которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена получает приращение для созидания самого себя в любви»2. Налицо попытка сохранить Павлов акцент на любви, важности созидания общины и взаимозависимости ее членов. Но начинает возникать иерархия: Христос отождествляется уже не с телом в целом и со всеми в экклесии , но только с головой. В этой концепции Христос остается альтернативой кесарю, но после ужасов иудейской вой­ны с Римом Павлову критику «владык века сего» решили не продолжать. Христос описан как победитель космических, а не земных сил. Вместо того чтобы фокусироваться на скором Втором пришествии, когда Христос вернется на землю и сокрушит имперское правление, авторы настаивают на том, что Иисус уже одержал эту победу, но на небесах. Некогда решая проблемы, созданные «духовными» верующими в Коринфе, Павел подчеркивал, что Царство еще не пришло. Но эти авторы говорят, что ученики Христа уже живут качественно иной жизнью. Автор Послания к Колоссянам пишет: «Он избавил нас от власти тьмы и ввел в Царство возлюбленного сына своего», т.е. в область света3. «В нем мы и сделались наследниками, быв предназначены к тому по определению Совершающего все по изволению воли своей», — читаем в Послании к Ефесянам. Отныне Христос воцарился «превыше всякого начальства, и власти, и силы, и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем»4. Политическая концепция Павла как бы перенесена в другой мир и другое временное измерение. Эти тексты показывают начало изменения Павловой традиции. Желая приспособить богословие Павла к новым обстоятельствам, авторы потихоньку меняют его. Это особенно очевидно в указаниях о христианском домохозяйстве. На смену утопическому эгалитаризму Павла пришла иерархическая концепция, согласно которой жены должны слушаться мужей, а дети — родителей. Звучит и такая заповедь: «Рабы, во всем повинуйтесь земным господам вашим»5. Стилистика и лексика этих пассажей вполне созвучны культуре своего времени: патриархальность, чуждая Павлу, уже проникла в языческие экклесии . Крещальный возглас («нет мужеского пола, ни женского!») теряется в рассуждениях об иерархическом теле Христовом: Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви. Христос есть спаситель этого тела; но как Церковь повинуется Христу, так и жены должны повиноваться своим мужьям во всем6. Эти стандартные инструкции отражают возникшую потребность сосуществования с греко-римским обществом. Второе пришествие оказалось отложено на неопределенный срок, и Павлов радикализм требовалось смягчить: иначе движение не выжило бы. Эти указания напоминают домашние кодексы, которым придавали большое значение греко-римские философы, историки и еврейско-эллинистические авторы, полагая, что упорядоченность семьи важна для нормального функционирования общества7. Описанное здесь патриархальное домохозяйство не выдумано Павлом или авторами девтеропаулинистских посланий: оно отражает греко-римские нормы. Авторы лишь попытались наполнить их Павловыми идеалами любви и служения: в центре внимания находится верность человека Христу, а не государству (как в эллинистических домашних кодексах)8. Радикализм Павла был утопичен. Он был возможен лишь до тех пор, пока все верили, что Христос вернется в ближайшем будущем и установит новый мировой порядок. Павлово представление о том, что закон ведет к несправедливости и разделяет, перекликается с нашей вечной неудовлетворенностью цивилизацией и стойкой верой в необходимость равного сосуществования. Быть может, эта вера возникла в тысячелетия, когда мы занимались охотой и собирательством в маленьких эгалитарных общинах. За какие-то 5000 лет мы не вполне адаптировались к цивилизации, неизбежно неэгалитарной и неспособной выжить без драконовских законов. Но вот парадокс: описывая, как Христос низложит земные власти, Павел фактически уподобил это событие победам императора: А затем конец, когда он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу. Ибо ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги свои. Последний же враг истребится — смерть, потому что «все покорил под ноги его»9. Авторы Посланий к Колоссянам и к Ефесянам сохранили эти образы, но перенесли их на космический уровень. А когда случилось немыслимое и в 312 г. Константин стал первым христианским императором Рима, такая риторика пригодилась, чтобы обосновать его мировое владычество. Авторы Посланий к Колоссянам и к Ефесянам старались сохранить голос и авторитет Павла. Но для большинства христиан древней Церкви он был загадочной фигурой. Когда автор Второго Послания Петра описывает общинам диаспоры окончательное пришествие Господа, он призывает их быть терпеливыми, как «возлюбленный брат наш Павел» «написал вам, как он говорит об этом и во всех посланиях, в которых есть нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные, к собственной своей погибели, извращают, как и прочие Писания»10. Немецкий ученый Эрнст Кеземанн однажды заметил, что уже в первые годы после своей смерти Павел стал «большей частью непонятен»11. Он мало повлиял на тех богословов II в., которых принято называть «мужами апостольскими». Игнатий Антиохийский упоминает о нем лишь шесть раз, причем ясно, что понимает он Павла в лучшем случае поверхностно. Поликарп, епископ Смирнский, признает, что ни он, ни кто-либо другой не способен понять мудрость блаженного и славного Павла12. Раннехристианский апологет Юстин Мученик нигде не упоминает Павла, а Феофил, епископ Антиохийский, ссылается на идеи Послания к Римлянам о повиновении государству, но не называет Павла по имени. Парадоксальным образом раннехристианские мыслители, активно обратившиеся к Павлову наследию, впоследствии были сочтены еретиками. Маркион, образованный и богатый судовладелец из Синопа, крупного черноморского порта, считал Павла единственным апостолом, сохранившим верность учению Иисуса. Его реформистское движение распространилось столь быстро, что к моменту его смерти в 160 г. «маркионитство» угрожало затмить собой «официальную» церковь. Маркион составил Евангелие, взяв за основу Евангелие от Луки и Павловы послания, которым придал статус Священного Писания. Его «Новый Завет» предполагал отрицание Еврейской Библии, отвергнутой как Ветхий Завет, который, по его мнению, проповедовал не Бога Иисуса, а иного Бога. По учению Маркиона, ветхозаветный Бог-Творец, даритель Закона, обещавший спасение только евреям, отличался жестокостью и мстительностью, тогда как Бог Иисуса милостив ко всем и несет любовь. До нас не дошло ни одно сочинение Маркиона: остались лишь фрагменты в цитатах его противников. Судя по всему, Маркион не отвергал Тору огульно, но с одобрением цитировал ее заповеди о любви к Богу и ближнему. Однако его представление об Иисусе как о принципиально новом откровении было не созвучно Павловой трактовке Иисуса как венца еврейской истории. Маркионовы общины отличались аскетизмом и даже некоторым пуританством. Если Павел в своих рекомендациях безбрачия был осторожен, последователи Маркиона довели эти советы до крайности и практиковали строгий целибат; при крещении все отрицали заповедь «плодиться и размножаться», данную Богом-Творцом13, а к удовольствиям, получаемым от еды и питья, относились с таким презрением, что даже на вечере Господней употребляли вместо вина воду. Однако Маркион понял эгалитаризм Павла и его заботу о нищих и обездоленных. И его церковь была первой, которая вослед Павлу ввела женское служение: в его общинах женщинам разрешали исцелять и учить; женщин рукополагали в епископы и пресвитеры. Маркион также разделял Павлово понимание взаимосвязи между свободой и спасением. Чтобы опровергнуть это учение, противникам Маркиона пришлось тщательно изучать написанное Павлом. Среди этих противников могли быть авторы так называемых Пастырских посланий (Первого и Второго Посланий к Тимофею и Послания к Титу), созданных от имени Павла, по-видимому, в начале II в. в Риме или Эфесе, но приписанных ему лишь в конце II в. По стилю и содержанию они значительно сильнее отличаются от подлинных Павловых посланий, чем Послания к Колоссянам и к Ефесянам. Они содержат многие слова и выражения, которых не было в подлинных посланиях Павла. Там не упоминается Парусиа и не говорится о жизни «во Христе», греческая пистис понимается не как «верность», а как «христианская вера»14, а Иисуса не называют «Сыном Божьим». «Пастырскими» эти послания назвали потому, что они содержат наставления для христианских лидеров, которые к этому времени уже формировали иерархию, не свойственную общинам Павла: эта иерархия включала епископов, пресвитеров и дьяконов. Пастырские послания отражают полемику с маркионитством15. В уста Павла вложен призыв: «О, Тимофей! Храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и прекословий лжеименного знания»16, под которым явно подразумевается знаменитый трактат Маркиона «Антитезы». Этот же текст обличает и «запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением»17. Авторы явно не одобряли женское служение в Маркионовых общинах. С их точки зрения, женщинам лучше зарабатывать спасение, рожая детей и слушаясь мужа: «Жена да учится в безмолвии, со всякой покорностью, а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление»18. Авторов Пастырских посланий явно беспокоила проблема гностицизма. Среди кодексов, найденных в районе египетского селения Наг-Хаммади в 1940-х гг., мы находим тексты и Евангелия верующих, которые пытались обрести спасение путем особого эзотерического «знания». Гностицизм распространился по Италии и восточным провинциям во II в. и, подобно маркионитству, глубоко тревожил людей вроде епископа Иринея Лионского, который считал гностиков «еретиками», отступниками от евангельского учения и раскольниками. Согласно гностическому мифу, который впоследствии найдет отражение в еврейской и исламской мистике, кризис внутри Божества привел к рождению Демиурга, создателя низшего злого мира плоти и греха. В ходе этого первоначального события некоторые божественные искры попали в небольшое число людей, формирующих духовную элиту ( пнэуматикой ), остальные же люди ( психикой ) лишены Духа и духовного видения. Впрочем, спасения можно достичь через Христа, который сошел на землю, соединился с человеком Иисусом и достиг освобождающего знания ( гносиса ) о подлинном происхождении и участи людей. Валентин, самый влиятельный из гностических учителей II в., больше всего вдохновлялся Павлом19. Разве Павел не обозначил в Первом Послании к Коринфянам разницу между «духовными», «душевными» и «плотскими» людьми? А гимн Христу в его Послании к Филиппийцам великолепно описывает сошествие Искупителя на землю. Павел полагал, что бездуховное «я» лишено благости, и восклицал с горечью: «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?!» Говорил Павел и о том, что ему «все позволительно», подразумевая право пнэуматикой вкушать идоложертвенное и не связывать себя мелочными установлениями основной церкви… Разумеется, это было неверное истолкование учения Павла, ведь в своем письме к коринфянам он не одобрял взгляды коринфских пнэуматикой , а высмеивал их. Но такая участь часто постигала его наследие. Авторы Посланий к Колоссянам и к Ефесянам сочли необходимым отказаться от Павлова эгалитаризма и политического протеста против имперской тирании. Пастырские послания внесли в христианство женоненавистничество, в котором спустя столетия обвинили Павла. Учение Августина о первородном грехе, основанное на прочтении Павла в латинском переводе, было глубоко чуждо Павловой мысли, как и знаменитое учение Лютера об оправдании верой. Павел, никогда не отрицавший свою принадлежность к иудеям, был сочтен антисемитом. А Маркион и гностики, считавшие Павла значительной фигурой, внедрили в христианское мировоззрение настороженное отношение к иудаизму и Ветхому Завету, впоследствии обернувшееся роковыми последствиями. Павла винили в идеях, которых он никогда не проповедовал, а некоторые из его великих духовных прозрений были забыты. Его страстная забота о бедняках начисто упускается из виду христианскими сторонниками «теологии благополучия». Его решимость искоренять национальные и культурные предрассудки, разделяющие людей; его отказ от всех форм «похвальбы» как от ложного чувства собственного превосходства; его глубокое недоверие к эгоистически-индивидуалистической духовности, которая превращает веру в ублажение своего «я», — все это не стало частью христианского мировоззрения. Что сказал бы Павел, увидев, как римские папы заняли место императоров после падения Римской империи в западных провинциях? Многим людям, крепким в вере, полезно почитать, как Павел урезонивает «сильных», подавляющих «немощных» своей несокрушимой уверенностью. А серьезнее всего мы должны отнестись к следующей мысли Павла: ни одна добродетель не имеет значения, доколе не сочетается с любовью. При этом любовь — не только теплое чувство в сердце: она должна каждодневно выражаться в практических делах и жертвенной заботе об окружающих.