Прежде чем воскреснуть, нужно умереть, и отец Алексий как бы для того умер, чтобы Церкви дарована была радость. Он даже говорил некоторым: «Когда я умру, всем будет радость».
Едва только внесли гроб в церковные ворота, тысячная толпа забросала Святейшего и почившего живыми цветами. Пчела инстинктивно летит туда, где есть мед, и истинно православные люди своим духовным чутьем узнают, где имеет быть проявление милости и благодати Божией, как то случилось и при погребении батюшки на Лазаревом кладбище.
Святейший отслужил по усопшему литию, а когда опустили гроб в могилу, он первый посыпал в нее землю. Затем Первосвятитель Русской Церкви начал благословлять народ, что продолжалось несколько часов. За это время успели оправить могильный холм, водрузить крест, расположить в порядке все венки и пропеть полную панихиду, которую совершил сын покойного, отец Сергий.
День совсем склонялся к вечеру; было девять часов, когда все разошлись по домам, оставив дорогого батюшку на новом месте его жительства — уже не с живыми, а среди умерших...
Для большей полноты нашего очерка приведем о покойном отце Алексии Мечеве несколько отзывов его почитателей.
«Слишком сильно запечатлелся в нашей памяти — говорит один из них, — образ отца Алексия. Нельзя забыть ни его светящихся приветливых, небольших, но глядевших проникновенно голубых глаз, ни его чисто русского, родного, благостно улыбавшегося лица, на котором было написано столько доброты и душевной теплоты, что, казалось, их с избытком хватило бы на всех, кто имел счастье видеться и встречаться с ним. Нам слышится несильный, но чистый голос отца Алексия, звучавший какой-то особой привлекательной нежностью. Уже при первой встрече с этим приветливым пастырем у каждого являлась уверенность в том, что к нему можно безбоязненно подойти с каким угодно горем, с какой угодно нравственной тяжестью, что этот человек не только не оттолкнет своим бесчувствием, но даст тебе все, в чем нуждаешься. Подобное как раз было испытано мною».
«После большого семейного горя — потери близкого — я поспешила на Маросейку. Своим чутким сердцем отец Алексий понял всю глубину моей скорби и утешил без всяких слов, одним лишь благостным видом. По окончании панихиды у меня в порыве благодарности невольно вырвалось: «Добрый батюшка!» Да, это название вполне характеризовало отца Алексия; он действительно был в полном и лучшем смысле слова «добрым батюшкой»...»
«Батюшка, отец Алексий, вечная тебе память, родной!»
Диакон Владимир Сысоев
Воспоминания о дорогом батюшке
Ин. 15, 12-13
Я познакомился с Батюшкой вскоре после Февральской революции 1917 года. Помню, когда я в первый раз пришел в церковь на Маросейку, меня многое здесь смущало. Это было поистине столкновение разума с сердцем...
Придя на Маросейку (помню, это было не то в среду, не то в пятницу, обедня была поздняя и после нее водосвятие), я увидел следующее.
Низенький, морщинистый, со всклокоченной бородой священник и старый дьякон совершали службу. На священнике была полинявшая фиолетовая камилавка, служил он поспешно и, казалось, небрежно, поминутно выходил из алтаря, исповедовал на клиросе, иногда разговаривал, смеялся, искал кого-то глазами, сам выносил и подавал просфоры.
Все это, а в особенности исповедь во время совершения литургии, на меня подействовало весьма неприятно.
Как помню, эти «маросейские порядки» смущали непонимающих, да и мне понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к ним, а затем и понять их, как должно.
Ушел я из церкви в великом томлении духа. И когда потом узнал, что этот низенький, старенький священник есть тот самый о. Алексий, к которому ходят на совет, то это заставило меня еще больше задуматься над вопросом: как же это такой уважаемый и известный пастырь может допускать в своем приходе отступления от Устава...
Однако все же я иногда захаживал на Маросейку, а потом стал ходить очень часто потому, что особенно нравились мне вечерние проповеди, вернее, разговоры душеспасительные с народом, которые Батюшка одно время довольно часто вел в будние дни. В этих проповедях я старался вникнуть в личность о. Алексия, понять, что он есть за человек, и чем больше я думал об этом, тем больше меня тянуло к этому доброму, улыбающемуся старичку, который в простых словах беседы сумеет так нежно и бережно затронуть твою душу, что невольно хочется плакать и смеяться. Кажется, никогда не вышел бы из этой маленькой церковки, никуда не ушел бы от маленькой фигурки Батюшки на амвоне, со свечкой в руке читающего и объясняющего слова святых подвижников или жития их.