Святой праведный Алексий Мечев

Батюшка любил жития святых. Он сам много перечитал их, и в каждом умел он найти назидание для пришедшего к нему человека. И проповеди эти вечерние состояли большей частью из объяснений житий.

Скоро я как-то невольно зачастил на Маросейку, привык к богослужению, и «неуставность его» меня не смущала больше. Наоборот, нигде я не мог молиться так горячо, как на Маросейке. Здесь чувствуется какая-то намоленность, какая-то заражающая молитвенная атмосфера, какой не находишь в других церквах...

Этот всеобъемлющий дух молитвы не только меня, верующего, но и неверующих заставлял молиться здесь. Помню, как на моих глазах совершилось одно превращение. Ходил на Маросейку какой-то мужчина, по всей видимости, неверующий, потому что, сколько раз я за ним ни наблюдал, он никогда не крестился, не кланялся и несколько насмешливо поглядывал на священнослужителей.

Так продолжалось несколько месяцев. Затем, приходя в храм, я застаю его молящимся на коленях и истово крестящимся. Это меня удивило и обрадовало. А когда я заметил, что он подходит к Евангелию, принимает благословение и целует руку священника, я окончательно убедился, что он добрый православный. Да и лицо у него стало какое-то другое: радостное и умиротворенное.

Таких примеров сотни. Придет человек полюбопытствовать, иногда даже покритиковать, посмеяться, а смотришь, через месяц- другой стоит у амвона и двигается к причастию.

Кто же виновник таких чудесных превращений? Батюшка. Это он создал на Маросейке дух любви, молитвы и отрешения от суетного мира, который жив и теперь, после его смерти, и будет жив до тех пор, пока пасут маросейское стадо преемники, духовные наместники великого пастыря.

Только тогда, когда я был уже знаком с Батюшкой лично и когда удостоился служить вместе с ним алтарю Христову, я вспомнил это мое первое впечатление, смущение и затем первое озарение духом Батюшки и понял, насколько глубоко я заблуждался тогда...

Придешь, бывало, к нему и спросишь о каком- нибудь сложном догматическом положении. А он ответит с улыбкой: «Да что ты меня спрашиваешь, я неграмотный». А если уж очень увлечешься толкованиями и размышлениями, он возьмет меня за плечо, ласково посмотрит, иногда поцелует и скажет: «Ишь ты какой. Ты все умом хочешь жить, а ты вот живи, как я, — сердцем». Этой-то жизнью сердцем и объяснялись те многие «неуставности» в церковной службе, которые допускал Батюшка. В то время как разум говорил, что нужно считаться с предписаниями Устава, не исповедовать во время литургии, не вынимать просфор после «Херувимской», не причащать опоздавших после литургии в северных дверях и т. д., и т. д., сердце Батюшки, горячее и любвеобильное, заставляло его не слушаться разума.

«Ну как я откажу в исповеди, — говорил он. — Может, эта исповедь последняя надежда у человека, может быть, оттолкнув его, я причиню гибель его душе. Христос никого не отталкивал от Себя...» Поэтому-то Батюшка с чистым сердцем и спокойной совестью исповедовал во время литургии, причащал в неурочное время, желая всем и каждому доставить утешение и радость духовную. И сколько бы ни было исповедников, он не отойдет он аналоя на левом клиросе (где обыкновенно совершалась исповедь) до тех пор, пока не отпустит и не удовлетворит всех. «И в единонадесятый час пришедшего, якоже делавшего о первого часа», он одинаково принимает, одинаково улыбается ему своей доброй согревающей улыбкой. Сам возьмет поминовение или записку, сам вынесет просфору, а то скажет пару теплых слов, похлопает по плечу, скажет: «Ишь ты какой», — отходит человек просветленным и успокоенным.

Кажется, ничего такого и не сказал Батюшка, а от одного его лица, его улыбки, его глаз струится такая нежность, такое понимание человека, что это само собой утешает и ободряет без всяких слов. Вот почему Батюшка мог за день принимать бесчисленное количество народу. Очередь к нему на квартиру «труждающихся и обремененных» становилась с раннего утра. Батюшка успевал с каждым поговорить, каждого приласкать, каждого утешить. И в то время, когда другой священник какой-либо успевает с одним поговорить, Батюшка отпустит уже десять человек

Все это происходило потому, что Батюшка утешал скорбящих и давал советы не разумными толкованиями, не учеными рассуждениями, а голосом своего сердца, многолетним опытом своей любви. И случалось так, что в одном- двух словах он отвечал на вопросы всей жизни, на сложнейшие жизненные запутанности. Эти слова иногда были странны. Придешь, бывало, к нему, на душе тяжело, кошки скребут, а он расскажет какой-нибудь веселый анекдот, и не поймешь сначала, в чем дело. А потом окажется, что этот анекдот и был ответом на все твои скорби и сомнения.

Очень часто в этих коротких ответах, анекдотах или рассказах из своей пастырской практики сквозила прозорливость Батюшки, его предвидение будущего. Он сам объяснял это своим многолетним опытом, но несомненно, что кроме этого здесь действовала присущая святым божественная благодать, позволяющая Батюшке проникать в самые сокровенные тайники сердец человеческих...