Святой сатана

– Счастье – это выбор. А несчастье – это просто неправильный выбор. Только и всего. Ты просишь совета, но следовать советам значит лишь совершать чужие ошибки вместо своих собственных. Зрячее сердце не нуждается в посреднике.

Задумавшись над услышанным, Хлопова неожиданно для себя со всей ясностью поняла, что старец сказал ей именно то, в чем она сейчас больше всего нуждалась. Неосознанно она всегда знала правду, просто не хотела в нее верить.

– Спаси Христос, отче, я пойду! – произнесла она поспешно. Возможно, даже несколько более поспешно, чем того требовало приличие.

– Иди, голубка, не теряй со мной время, – усмехнулся старик. – Молись – это помогает. Помни, свет в храмине от свечи, а в душе от молитвы.

Мария приложилась к руке старца, подставив свой лоб под его крестное знаменье.

– Ты спросила меня, что должно делать? – произнес Иов на прощание. – Скажу так: слушайся сердца, берегись обмана и не ходи одна после заката!

– Я никуда не хожу после заката, – растерялась Хлопова и, не дождавшись пояснений, молча поклонилась и, развернувшись, направилась к выходу из темницы.

– Хорошо бы тебе вспомнить об этом в нужное время! – нахмурил брови старец и перекрестил спину уходящей девушки.

Глава девятнадцатая

В самое темное и загадочное время суток на границе третьей и четвертой ночной стражи, названной в народе – часом между волком и собакой[59], отца Феону самым бесцеремонным образом растолкал взволнованный игумен Илларий. Лицо настоятеля было перекошено выражением ужаса, смешанного с отвращением. Руки сильно дрожали.

– Отец Феона, – произнес он осипшим голосом, после того как Феона быстро, по-военному, поднялся и привел себя в порядок.

– Беда у нас! Душегубство!

– Кто теперь?

– Отец Симеон. В свинарнике лежит… Вернее, лежит то, что от него осталось!

– Свинарник – это плохо, – покачал головой инок, – следов не сыскать.

– Прошу тебя, отец, сходи, разберись, а меня уволь, право слово. Мне и того, что видел, с лихвой…

Игумен скривил болезненную мину и поспешно зажал рот ладонью. Кадык его судорожно заходил вверх-вниз, а из горла донеслось низкое утробное чавканье пополам с львиным рыком.

Отец Феона не стал больше ничего выяснять. Оставив настоятеля в келье приходить в себя, он надел видавшую виды мантию и, пройдя мимо мирно дремавшего в сенцах Маврикия, вышел в коридор. У дверей кельи, беспокойно почесываясь, стоял монастырский скотник Пантюша, поспешивший сообщить, что именно он был первым нашедшим тело ключника и поднявшим тревогу. Вызвавшись добровольным сопровождающим, он, смакуя подробности, успел поведать, что со своим помощником Фролом менял в свинарнике стропила обвалившейся крыши и так умаялся за день, что спать решил прямо на месте, привычно устроившись в амбаре на мешках с зерном. Однако выспаться на этот раз было не суждено. Среди ночи свиньи устроили между собой жестокую грызню с истошным визгом. Гомон случился такой, словно вся нечисть разом собралась в одном месте.

Рассерженный Пантюша, здоровый сон которого оказался безнадежно испорчен, вышел узнать, в чем дело, и нашел бездыханное тело отца Симеона в окружении двух десятков выпущенных кем-то из стойла свиней. Не без труда, при помощи увесистого дреколья и крепкого словца изгнав с выгула животных, озверевших от вкуса крови и сырого мяса, Пантюша оставил Фрола охранять труп, а сам опрометью побежал с докладом к отцу наместнику.

Пока скотник рассказывал Феоне о случившемся, они успели пересечь Соборную площадь и, отворив скрипучие ворота, зайти на скотный двор. Феона, не торопясь, осмотрелся, стараясь сразу отметить для себя самое примечательное из попавшего на глаза. По опыту он знал, что первый взгляд, по горячим следам, всегда подмечает на месте преступления что-то очень важное, но без должного внимания быстро остывает, оставляя в душе болезненное чувство упущенного.

Выгульный двор был пуст. Только посередине его все еще лежало растерзанное тело отца ключника, превращенное кабаньими клыками в кровавое месиво. Свиньи, закрытые в кошарах, давно успокоились и вели себя вполне миролюбиво. Зато младший скотник Фрол, будучи далеко не самым храбрым представителем рода человеческого, даже вооружившись березовым дрыном, чувствовал себя далеко не уютно. Он сидел на заборе и стучал от страха зубами, стараясь не глядеть на останки, лежащие на земле.

Короткая летняя ночь на севере похожа скорее на обычные сумерки, дремотное забытье между вчера и сегодня. И все же света яркой луны и молочно-серого зарева на восходе, достаточных для того, чтобы смотреть, было недостаточно, чтобы видеть.

– Огня! – потребовал Феона.