Святослав (Железная заря)

И голос, и сам воин был до боли знакомым. Колот всматривался, но не мог разглядеть лица, скрытого наглазниками шелома и застёгнутой бармицей. Зубило! Он, не он? Как он здесь? Куда подался, когда у них вышла та котора с Бабурой? Зубило тоже узнал Лапу и старался не поворачиваться в его сторону. Колот вовремя сообразил, что окликать сейчас старого товарища не след. Главарь повернул к воину крупную голову, оскалился:

— Княжьи холопы, что ли, свои для тебя? Печенеги, как у себя дома, ходят, а они животами прирастают! Может, захочешь с ним уйти из ватаги?

Воин молчал. Вот каков стал Зубило, под зброднями ходил и сам был зброднем. Слушал нового воеводу лапотного, опустив очи долу Натешившись своим превосходством, Хряк великодушно разрешил:

— Ладно, княжий пёс, ступай своей дорогой. Не звери мы какие тоже! Но больше мне не попадайся — не пощажу!

Колот скрипнул зубами: на княжеской земле ему, кметю, указывает холоп, волею случайной нити Мокоши ставший зброднем. Лапа едва подавил желание броситься на всю эту свору и показать, что значит сражаться с настоящим воином, не раз бывавшим на ратях. Нельзя, баб своих довести нать! Не отводя глаз от збродней — мало ли, стрелу в спину пустят — коротко приказал жёнкам:

— По коням!

Глава 38

До места скакали ещё без малого два часа, в сгустившихся сумерках выбирая дорогу едва ли не на ощупь. Как оказалось, рабочий конь охромел, ушибив при падении передние ноги, и Колот пересадил к себе в седло Милаву. В Вышгороде, оставив жену со своячницей у соратника, Колот отправился ночевать в дружинную избу. Едва занялось утро, его разбудил ратный из стражи. Чумной со сна, Лапа выхлебал чару холодного загустелого сбитня, пал на коня, у ворот едва с него не свалившись — забыл как следует затянуть подпругу.

За окоёмом поднимался оплавленный диск солнца, разгоняя утренний туман. Утренняя прохлада унимала зуд: с самого Пере-яславца всё недосуг было сходить в баню, и давеча вышгородские кмети шарахались от его духа. Отдохнувший за ночь конь нёс легко, вспахивая копытами дорожную пыль. Менее чем через два часа Колот въехал в Киев. В предградье, у родной дружинной избы творилась суета: ратные торочили коней, беззлобно ругаясь, распределяли сулицы и тулы со стрелами. Колот остоялся, соображая, открыл рот, чтобы спросить, но его уже окликнул Доброта. Подойдя, обнял за плечи спешившегося Лапу. Колот отстранился, удивившись нежданной радости всегда сурового сотенного.

— Жрал сегодня? — спросил Доброга и потащил ничего не понимающего Колота на поварню. Там, пока Лапа обжигаясь и с: удовольствием уплетал горячее хлебово, рассказывал:

— Вятшие снем собирали вчера, не знаю, что тамо князю наговорили, но вышел злой, как тур, которого железом прижгли, боялись к нему на поприще подходить, не то убьёт сгоряча ненароком. Тут сказка появилась, что рать печенежская, то ли шесть, то ли восемь сотен, ополонившись, уходит в степь, так он и ухватился. С другими-то мир Претич заключил, а этих бить можно. Хватились: дружина вся в разгоне, собирать времени нет, так повелел, кого найдём, утром сегодня конно и оружно в поход выступить. Так что, Колот, рад я тебе, как родному Заводных коней табун пригнали, бери хоть двух.

Все замыслы рухнули, приехал отпрашиваться, а попал в поход. Своим в Вышгороде весть бы дать, но тут же Колот отбросил мысль: сами узнают. Вспомнился брат с племянником, люди мирные, зла не делавшие никому, ведь беззащитных рубили и добро, нажитое годами, из терема вытаскивали. Горе на Отенину семью обрушилось в полной мере, хорошо, хоть не видел брат, как жену насиловали. И вдруг вспомнил Колот её лицо, когда лежала под печенегом, видел тогда, но из-за ярости не взял в толк и сейчас понял, что до сих пор бродит слепым невытравленным зверем та ярость и будет бродить, пока он не отомстит. А старики сколь дён в лесу просидели — ещё посидят. Облизав ложку, посмотрел горячим взором готового к драке зверя в единственный глаз сотенного:

— Так скорее же надо выступать, не то не поспеем печенегов спровадить!

Глава 39

Святослав в суконном вотоле, наброшенном на простую холщовую рубаху, объезжал строй собравшейся дружины. В памяти свежи были суровые лица вятших, что, отбросив всякую почтительность, швыряли ему в лицо обвинения в оставлении родной земли. «Чужой земли ищешь, а своя в раззоре лежит». Спросить бы их, почему рати не собрали вовремя, почему Претич поспешил мир заключить, но знал князь не понаслышке, как им тут пришлось. Потому молчал, заходясь алым румянцем, ярея, сжимал и разжимал кулаки. Провалиться бы на время под землю, потом возникнуть и начать жить вновь. Но удел княжеский таков — за всё в ответе: за нахождения ратные, за благо народа, за мор, гуляющий по земле. Мать слегла, не выдержав напряжения тех дней, он не был ещё у неё —- стыдно было, не снёс бы молчаливого укора глаз: «Я же говорила тебе!» Вместо нее распоряжался теперь Ярополк, кого от даней освобождал, кому телка, кому лес в княжеских угодьях — нахождение многих разорило и удоволить надо всех.