Связанные Долгом

— Я ничего не подслащиваю. А говорю тебе правду. Я счастлив, что у нас будет дочка. Я буду счастлив за каждого нашего ребенка. Не буду врать, многие люди в Наряде увидят в этом что-то менее желанное. Они по-настоящему поздравят меня только тогда, когда ты будешь беременна мальчиком, но мне плевать на них. Ты еще молода, и у нас есть время. У нас будет больше детей, и, возможно, среди них родится мальчик. А пока давай порадуемся за нашу дочь.

— Ты счастлив? — спросила я, снова начиная плакать.

Это была единственная вещь, которую я ненавидела больше всего в период беременности; потеря самоконтроля, когда дело касалось моих эмоций, особенно моих слез.

— С тех пор как я сказала тебе, что беременна, ты ни разу не спросил о ребенке. Притворялся, что его нет. Ты заставил меня чувствовать себя ужасно из-за того, что должно было быть поводом для радости. Почему ты передумал? Потому что я чуть не потеряла нашего ребенка?

— Я не передумал. Я уже давно радуюсь твоей беременности.

Я с сомнением посмотрела на него.

— Это не то, что я видела.

— Я умею скрывать свои мысли и эмоции, — с сожалением сказал Данте. — Но в данном случае мне не следовало этого делать. Ты права, я испортил тебе первую беременность. И все потому, что я был слишком горд, чтобы признать свою неправоту.

Я терпеливо ждала, что он скажет еще. Я еще не была готова принять его невысказанные извинения.

Данте легонько положил ладонь мне на живот.

— Ты была права во время нашей ссоры после того, как рассказала мне о своей беременности. Я никогда не хотел, чтобы Карла обратилась к врачу по поводу ее неспособности забеременеть, потому что не желал узнать, что я был бесплоден. Я гордый человек, Вэл. Слишком гордый, и каким-то образом убедил себя, что не смогу стать Капо, если узнаю, что не могу сделать жене ребенка. Я был бы наполовину мужчиной.

— Нет, ты не такой. Но я понимаю, куда ты клонишь. Но если это так, то почему ты не был в восторге, когда я сказала тебе, что беременна твоим ребенком. В конце концов, это означало, что ты можешь иметь детей. Разве ты не должен был этим гордиться?

Данте торжественно улыбнулся.

— Да, наверное, я должен был это сделать. — он сделал паузу, и я дала ему время обдумать свои следующие слова. У меня было чувство, что он поделится со мной чем-то очен личным. — Но когда ты рассказала мне о своей беременности, это было почти, как нападение на память Карлы, будто ты винила Карлу за ее неспособность родить мне детей, забеременев так быстро.

— Я никогда не хотела нападать на твою жену, — сказала я в ужасе. — Я знаю, что ты любил ее больше всего на свете. Знала это еще до того, как мы поженились, и ты никогда не позволял мне забыть это за все время, что мы были вместе.

Последняя часть вышла более обвинительной, чем предполагалось.

— Я знаю, — сказал Данте, его холодные голубые глаза изучали мое лицо. — Я плохо с тобой обращался. Ты ничего не сделала, чтобы заслужить этого. Когда ты отдалась мне в первый раз, я должен был обнять тебя потом. Это был бы достойный, благородный поступок. Вместо этого я ушел. Я не хотел позволять себе быть рядом с тобой. Однажды я позволил себе любить, и после того, как мне пришлось смотреть, как Карла умирает медленной ужасной смертью, я поклялся себе, что больше не позволю девушке войти в мою жизнь.

Я медленно кивнула.

— Я сожалею о том, что случилось с Карлой. Мне жаль, что тебе пришлось смотреть, как она умирает.

Взгляд Данте был отстраненным. Он не плакал. Я не думала, что он когда-нибудь позволит себе сделать это перед кем-то, но в его глазах была глубокая печаль, которая разрывала меня.

— Я убил ее.

Я дернулась в его объятиях, мои глаза расширились.

— Что ты сделал? Но я думала, что она умерла от рака.

— Да, она бы и умерла от него. Врачи сказали, что ничем не могут ей помочь. Она находилась дома, почти все дни была накачана наркотиками, так что ей не было больно, но даже морфий в конце концов больше не помогал. Она попросила меня помочь ей, освободить ее от ужаса, в который превратилась ее жизнь. Она не хотела провести еще несколько недель привязанной к кровати, не способной выбраться из разбитой боли. — он сделал паузу, и я открыто плакала, даже если он не мог. Я прижала свою руку к его груди, пытаясь показать ему, что все было хорошо, что я понимаю. — Она хотела, чтобы я застрелил ее, потому что думала, что так будет легче мне, будет менее личным. Я не мог этого сделать. Не так. Не так, как я расправлялся с предателями и подонками, которые даже не стоили грязи под ее ногами. Я ввел ей инсулин, и она заснула у меня на руках и больше никогда не просыпалась.

— Я не знала. Мне всегда говорили, что она умерла, потому что ее органы не справились.

Его глаза остановились на мне, темные и затравленные. Он провел большим пальцем под моими глазами, вытирая слезы.

— Именно этого я и хотел. Я никогда никому не говорил.

Я вздрогнула, слишком ошеломленная, чтобы что-то сказать. Я зарылась лицом в его шею, ища его тепло и аромат. Его рука нежно провела кругами по моему животу.

— Если бы я знала, то не давила бы на тебя так сильно.