Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

…Он не заметил, как на скамейку кто-то подсел. Иван даже вздрогнул от неожиданности – это был юродивый Афанасий Андреевич Сайко. Такой же высокий, внушительный, как и десять лет назад, но теперь его борода была не черной, а почти седой. На шее, как обычно, висел громко стучащий будильник, в картуз воткнуты птичьи перья.

– Ну что, пригодилась скрипка-то? – лукаво прищурясь, спросил Афанасий Андреевич, как будто они только что расстались.

– Пригодилась, – помимо воли улыбнулся Иван. И тут же с грустью добавил: – Вы простите меня, я… ее продал.

– А я знаю, – легко отозвался Афанасий Андреевич. – Я ее у тебя и купил. А тебе и правда пора уезжать, а то скоро ветры подуют – ой, мама, какие ветры, и меня сдует, и тебя может сдуть. Только у мамы спроси, мама святая, генеральша.

– У мамы?.. – растерянно переспросил Иван. – Генеральши?..

– У мамы, у мамы, – подтвердил юродивый и, упруго поднявшись, зашагал куда-то своей легкой, воздушной походкой.

…За ужином Иван несколько раз ловил на себе взгляд матери. И, чувствуя, что краснеет, старался не поднимать глаз от тарелки. Но поднял – и в очередной раз словно натолкнулся на мамины глаза. Елизавета Иларионовна сидела, подперев голову кулаком, и пристально смотрела на сына.

– Долго ты так будешь от меня все скрывать-то, Ванечка?..

Это было сказано без упрека, только с безмерной болью и горечью. Звякнула ложка, опущенная на край тарелки.

– Мам… мамочка, прости меня, ради Христа… Я так боялся тебя испугать, расстроить…

Мать склонилась на ним, упавшим на колени, поцеловала склоненную голову.

– Ну, ну… встань. Я ведь все давно уже знаю. Поднимайся, поднимайся… Давай лучше подумаем, что дальше делать.

Свои мысли про Москву Ваня высказал даже сам не понял, как. Быстро, сумбурно, каким-то горячечным потоком, где были и переименованная родная улица, и снесенные храмы, и работа… Последним он рассказал про странный разговор с Афанасием Сайко. Мать чуть отстранила его от себя, взглянула пристально.

– «Мама святая, генеральша»?.. Так это Афанасий Андреевич матушку Веру имел в виду. Значит, нужно к ней съездить. Как она скажет, так пусть и будет…

Слезы на глазах мгновенно просохли. Конечно же, матушка Вера (Логинова), ведь она до пострига была женой генерала!.. Как же он раньше не сообразил!.. Весь Орёл знал эту старицу, выселенную с другими монахинями из Введенского монастыря в 1923-м.

…Матушка Вера приняла Ивана в своей маленькой комнатке, стены которой были сплошь увешаны иконами. Сбивчивый рассказ юноши старица остановила властным движением ладони и обратилась к Елизавете Иларионовне, вставшей поодаль:

– Все плохое, что с ним сейчас, пройдет и бодрому духу не вредит. Ты, – матушка Вера посмотрела Ивану в глаза, – поезжай смело в Москву, благословляю. А встретимся мы с тобой через много лет на Псковской земле. Бог встречает, Бог и провожает. И слава Богу!..

Когда вышли на гомонящую, залитую щедрым майским солнцем улицу, Иван увидел, что лицо матери преобразилось. Раньше времени постаревшее, покрытое сеточкой мелких морщин, оно словно лучилось от радости. Не дожидаясь вопросов сына, Елизавета Иларионовна обняла его, целуя в лоб:

– Ну вот и благословение от матушки Веры есть… А я ведь и сама давно уже хотела тебе насчет Москвы-то сказать. Только не решалась.

– Сама?..

Мать вздохнула.

– Я ведь вижу, что у тебя на душе творится, сыночек. И как ты плакал, когда улицу переименовывали… И с каким лицом с работы приходил, когда приходилось сверхурочно оставаться и некому было подменить, чтобы в храм успеть… Не тот наш Орёл уже совсем, что раньше. А Москва – град Божий, ее до конца не разорят… Да и Саша с Васей Москвитины давно уже там, будет на кого опереться, если что приключится. Езжай с Богом, Ванечка. Матушка Вера ничего просто так не говорит…

…Вагон был жестким, к тому же для курящих, а путь до Москвы занимал пять часов. Но в дорогу у Вани был купленный недавно с рук том «Сказаний о жизни и подвигах старца Саровской пустыни иеромонаха Серафима…», завернутый в старый номер «Орловской правды».

– Приезжай почаще. – Александр крепко сжал брата в объятиях и «передал» Константину. – Ну и мы к тебе будем наведываться.

– Ну конечно, приезжайте. Только я вам сначала напишу, где устроился.

– Зря ты все-таки ко мне в театр не пошел, – шутливо посетовал Костя, целуя брата. – Говорил же тебе – отвечал бы за костюмы.

– Ты же знаешь, какой из меня был бы костюмер…

– А что, за облачение архиерея ты же отвечал, и вроде неплохо…

Таня, плача, приникла к груди Ивана.

– Ванечка, пиши, пожалуйста, не забывай нас.

Елизавета Иларионовна молча перекрестила сына на дорогу. Самое дорогое, что у нее было – семейную икону Крестьянкиных «Знамение Божией Матери» – она передала сыну во время прощания с домом.

– Парень, давай-ка в вагон, отправляемся, – поторопил проводник.