Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

Правда, за последние годы в его быту произошли большие изменения. Уже два года не беспокоила его своими ворчливыми докучаниями квартирная хозяйка Анастасия Васильевна: в 1939-м ее разбил паралич, и три дня спустя она скончалась. А потом последовал колоссальный, уму непостижимый подарок, поистине Божия награда: домоуправление решило прописать его на освободившейся жилплощади (наследников у хозяйки не было). Так он стал владельцем собственной комнаты в центре Москвы – неслыханное богатство по тем временам. И когда закончил уборку после печальных похоронных хлопот, выпроводил с поминок соседей, снял тряпку со старинного зеркала, устало опустился в старенькое кресло посреди комнаты и обвел взглядом ее обшарпанные стены, в первую минуту даже не мог поверить в свое счастье. Неужели один?.. Своя собственная келия, как в монастыре?..

Так началась его новая, одинокая жизнь. В сущности, она ничем не отличалась от монашеской. Его послушанием была бухгалтерия МОСПО (добираться до нее с тех пор, как открыли метро, стало полегче), его братией – соседи по коммуналке (в 1937-м некоторых жильцов квартиры арестовали, но с теми, кто остался, у Ивана сложились добрые отношения). Остатки зарплаты целиком уходили на душеполезные книги, которые он покупал из-под полы у проверенных людей. Как правило, это были остатки каких-то разоренных частных библиотек. А то и сами владельцы – старики и старухи – сбывали ставшие ненужными им книги…

Грозный антирелигиозный вал продолжал катиться по Советскому Союзу. Пик репрессий пришелся на 1937-й (именно тогда в Катыни под Смоленском погиб главный учитель Ивана – владыка Серафим (Остроумов)), но верующих арестовывали и раньше, и позже: кампания против них не прекращалась никогда, ибо сама суть православия входила в противоречие с планами Советской власти. И все-таки с легкостью победить саму народную суть, выкорчевать ее с корнем, убить у новых хозяев страны не получилось. Полным крахом закончились планы «безбожной пятилетки», объявленной лидером Союза воинствующих безбожников Емельяном Ярославским. Во время общесоюзной переписи 6 января 1937 года из 98 миллионов 600 тысяч совершеннолетних жителей СССР православными верующими открыто, ничего не боясь, назвали себя 41 миллион 200 тысяч человек. Коммунистов в стране тогда было в двадцать восемь с лишним раз меньше…

Воздух в конце десятилетия словно сгущался с каждым годом. После кровавого вала 1937–38-х наступил военный 1939-й: финская, потом война в Европе, вхождение в СССР Западных Украины и Белоруссии. В 1940-м – появление на карте Советских Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии. С фашистской Германией внешне установились почти дружеские отношения, но в том, что скоро с немцами будет война, почти никто не сомневался. Этот запах грядущей большой войны буквально висел в воздухе. Для тех, кто, как Иван Крестьянкин, каждый день шел на работу и возвращался домой, это выразилось прежде всего в введении летом 1940-го семидневной рабочей недели и восьмичасового рабочего дня (именно тогда ушла в прошлое пресловутая шестидневка и вернулись привычные воскресенья). Самому уволиться или перейти на другое место по собственному желанию было уже нельзя. За прогул или опоздание теперь судили. И лица людей, разворачивавших каждый день свежие газеты, были тревожными, сумрачными…

И все же выступление по радио 22 июня 1941-го наркома иностранных дел Молотова ударило всех как обухом по голове. Иван до сих пор отчетливо помнил, как он услышал эту речь: на Якиманке, когда вышел от отца Александра Воскресенского… Под висевшим на столбе рупором толпился народ. Люди, ежась от холода (как раз накануне резко похолодало, было плюс 13), слушали слегка заикающийся голос Молотова, и каждое слово речи словно падало на сердце свинцовой тяжестью. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – так заканчивалась эта речь…

А 6 июля на службе в Богоявленском соборе Иван услышал другое обращение – Патриаршего местоблюстителя, Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского Сергия (Страгородского). И теперь он не только слышал, но и видел говорившего с ним, со всеми православными верующими человека. Вместе с ним слушали обращение владыки восемь тысяч человек.

Владыка – седой, грузный, с еще более уставшим за годы лицом, на котором бесчисленные скорби словно вычертили свои вечные следы, – произносил слова медленно и отчетливо. Иногда он заглядывал в листки, которые держал в руке. Иван знал, что все свои выступления владыка сам отстукивает на портативном «Ундервуде» – медленно, близоруко вглядываясь в клавиатуру…