Свидетель о Свете. Повесть об отце Иоанне (Крестьянкине)

Впрочем, трудовая повинность на него вполне распространялась. И вместе с другими москвичами Иван Крестьянкин, обливаясь потом, махал лопатой на строительстве Можайского и Подольского рубежей, а позже, когда начались бомбежки, дежурил на крыше соседних со своей двухэтажкой домов в Большом Козихинском. Не сразу, но обучился премудростям борьбы с авиабомбами: запомнил, что термитную бомбу нужно засыпать песком, а «зажигалку» хватать щипцами и совать в бочку с водой, запомнил, что звук уходящего вверх снаряда зенитки меняется от высоких тонов к низким, а звук падающей бомбы – от низких к высоким…

…По пути домой у него несколько раз проверяли документы патрули: москвич призывного возраста вызывал у них обоснованные подозрения. На площади Пушкина Иван остановился вместе с другими прохожими послушать сводку Совинформбюро. Репродуктор говорил глухо, словно простуженный:

– В течение 13 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно упорные на Вяземском и Брянском направлениях. После многодневных ожесточенных боев, в ходе которых противник понес огромный урон людьми и вооружением, наши войска оставили город Вязьму…

– Ох ты ж, мать его, – охнул рядом седой щетинистый дядька в драповом пальто. – Вчера Брянск, сегодня – Вязьма…

– Да чего уж там, теперь и нам готовиться надо, – саркастически отозвался другой мужчина лет пятидесяти. – Мне сосед говорил: еще пять дней назад мосты минировать начали. Он сам ночью видел…

– Да тише вы, дайте послушать, – шикнула на него какая-то девушка.

– За 11 октября уничтожено 122 немецких самолета, из них 16 в воздушных боях и 106 на аэродромах противника. Наши потери: 27 самолетов. В течение 13 октября под Москвой сбито 7 немецких самолетов…

Не слушая, Иван выбрался из небольшой толпы, сгустившейся перед репродуктором, и зашагал дальше. Вчера взяли Брянск, сегодня – Вязьму… Неужели и Орёл, его родной Орёл тоже оккупирован? В сводках об этом не говорилось ничего, но ведь Орёл дальше, чем Брянск и Вязьма… Неужели братья, сестра, могилы отца и мамы – они сейчас под немцем?.. «Сколько от Вязьмы до Москвы?.. Кажется, километров двести. Всего лишь двести километров!.» Сделалось по-настоящему жутко. Только теперь, после сообщения о взятии Вязьмы, стало понятно, что фашисты рвутся к Москве и путь им не преграждают ни моря, ни горы, ни крепости.

В узеньком коридорчике Большого Козихинского, как всегда, было пусто. Холодный ветер волок по тротуару кучу опавших листьев. Только какая-то одинокая фигура маячила у подъезда дома 26.

Близоруко прищурившись, Иван изумленно воскликнул:

– Вадим?! Ты?!

Да, это был его двоюродный племянник, двадцатилетний орловчанин Вадим Овчинников, но, Боже мой, в каком виде!.. Заплаканный, трясущийся, жалко горбящийся в какой-то заношенной шинели… Вместо расспросов Иван быстро втащил его в квартиру (к счастью, соседей в коридоре не оказалось, и гостя никто не увидел), затем – в комнату, напоил кипятком (заварки не было) и лишь после того, как Вадим перестал всхлипывать и дрожать, поинтересовался, что случилось и как он здесь оказался.

История Вадима оказалась очень простой. Орёл, как он рассказал, был захвачен немцами еще 3 октября, причем когда танки Гудериана ворвались на улицы города, по ним еще ходили трамваи. Вадима же спасло то, что завод, на котором он работал, подлежал эвакуации и был вывезен из Орла за день до оккупации. В Москве эшелон загнали в тупик на Курском вокзале. Шли дни, прошла неделя, а когда состав отправится дальше, никто не знал. И вот там-то с Овчинниковым приключилась беда: пока он ходил за кипятком, составу внезапно дали сигнал к отправлению. Как его догнать, Вадим понятия не имел. Деньги, документы, вещи – все осталось в эшелоне. Никого, кроме Ивана, в Москве Вадим не знал, вот и пришел к нему.

– Выходит, по законам военного времени я – дезертир… – Он снова начал всхлипывать. – И как теперь быть? И так и так расстреляют ведь!..

Иван устало опустился в кресло. Да, по законам военного времени – стопроцентное дезертирство… Никакой трибунал не станет вникать в обстоятельства, по которым ты оставил вверенное тебе оборудование и документы. «А ты – укрыватель дезертира, – мелькнуло в голове. – Сообщник». Мысль об этом возникла и пропала.

– Вот что, – решительно проговорил Иван. – Ты останешься пока у меня, понятно? Будешь сидеть в комнате безвылазно. За порог – ни шагу! Соседи тебя видеть не должны. А я…

– Что – ты? – испуганно спросил Вадим.

– А я помолюсь, – просто ответил Иван.

…Так горячо он не молился никогда еще в жизни. И глаза святителя Николая на иконе, казалось, видели устремленный к нему взгляд, слышали обращенные к нему горячие слова…