В восточных провинциях снимались с мест и уходили на запад целые селения, при этом глубинный уклад традиционного порядка нередко оказывался на удивление устойчивым. Целые деревни в Восточной Пруссии и Силезии трогались в путь сообща, следуя за повозками своих землевладельцев-аристократов. Женам чиновников, таким как Лоре Эрих, в критические моменты оставалось рассчитывать только на благородство мужчин из своего социального класса или на любезность офицеров СС и вермахта – или полагаться на удачу в надежде, что друзья будут просматривать списки новоприбывших, чтобы отыскать их. Когда общественная солидарность, которую пропагандировали нацисты, показала свою хрупкость и ненадежность, немцы вернулись к хорошо знакомым типам коллективного взаимодействия. Но чувство национальной идентичности не растворилось без следа: яростно навязываемые обществу при нацистах абстрактные границы между нациями и расами ныне обрели небывалое значение. Просто потому, что ничего нельзя было принимать как должное, немцы использовали свой общий страх перед Советским Союзом, поляками и военнопленными, чтобы вызвать сочувствие и получить помощь. Крестьяне, жившие недалеко от пострадавших провинций, нередко относились к беженцам с большим сочувствием, кормили их и давали им приют, но чем дальше беженцы уходили от восточных провинций, тем меньше великодушия и понимания они находили у сограждан.
В Верхней Силезии войска маршала И.С. Конева приступили к масштабному окружению шахт и фабричных городов с востока, севера и юга, оставив вермахту узкий путь для отхода на запад в надежде, что немцы сохранят бесценный промышленный пояс в целости и сохранности. Краков пал 19 января – в кои-то веки немцы просто отступили, без разрушений сдав столицу Генерал-губернаторства и свои оборонительные позиции. Выйдя к Одеру у Бжега, 21-я армия генерал-лейтенанта Н.И. Гусева повернула, чтобы атаковать с запада немецкие гарнизоны в Силезии, перерезав дорогу бегущим мирным жителям на главном направлении у Бреслау. Даже после падения Кракова гауляйтер разрешил эвакуировать только женщин с маленькими детьми. Но теперь в бегство обратилась большая часть из полутора миллионов немцев, проживавших в Верхней Силезии. В условиях стремительного наступления советских войск сельским жителям нередко оставалось менее суток на отход. Несмотря на это, из района между Оппельном и Глогау бежало почти все сельское население – около 600 000 из 700 000 человек. В отличие от сельских жителей, лишь немногие из городских беженцев располагали лошадьми и повозками – более 200 000 человек были вынуждены двигаться пешком по переполненным дорогам, скованным снегом и льдом, в надежде добраться до железнодорожной линии, проходящей через Южную Силезию. Беженцы заполонили все небольшие станции от Ратибора и Швейдница до Лигница – их количество ошеломило добровольцев из Национал-социалистической организации народного благосостояния, раздававших на станциях еду, горячее питье и одеяла. Многим приходилось ждать по несколько дней, прежде чем наконец им выпадал шанс сесть на поезд. Другие решали пешком пробираться к немецким позициям к западу от Одера.
Советское наступление на Силезию, январь 1945 г.
Не менее полумиллиона немцев осталось в промышленных городах Каттовиц (ныне Катови́це), Бойтен (Бы́том), Глейвиц (Гливи́це) и Гинденбург (Забже), которые войска под командованием генерал-лейтенанта Гусева теперь окружали с запада. Многих до самого конца принуждали работать на шахтах и промышленных предприятиях региона. Следует, однако, отметить, что во время немецкой оккупации это была одна из тех польских территорий, где подавляющее большинство польского населения потихоньку записали как немцев, чтобы не нарушать цикл промышленного производства, и где система расовой сегрегации, нещадно насаждаемая чуть севернее, в Вартеланде, выглядела намного более умеренно. Возможно, большинство немецких рабочих полагало, что и на этот раз свою роль сыграет похожий прагматичный расчет [20].