Свинцовая воля

На рынке творилось невообразимое столпотворение: еще никогда Илье не приходилось после войны видеть такого количества народа, собравшегося одновременно в одном месте. Казалось, что сам воздух, и без того горячий, плавился от скопления стольких людей; потных, разгоряченных торговцев, покупателей и просто зевак, лица которых, как в зыбком мареве, колыхались у него перед глазами, пока он с трудом пробирался сквозь многотысячную плотную толпу.

В отличие от скромного Ильи, наглый, уверенный в своей безнаказанности и оттого до крайности дерзкий, Веретено чувствовал себя здесь в родной стихии, как карась в пруду. Он шел, неуловимо поводя узкими плечами, удивительным образом перемещаясь между телами присутствующих почти беспрепятственно, на ходу перекидываясь незначительными словами со знакомыми и незнакомыми людьми. А у одной тетки, торговавшей румяными пирожками с капустой, Веретено без спросу и уж тем более без всякой оплаты, нахально взял из корзинки два пирожка, да еще и показал ей кулак, чтобы держала язык за зубами и не вздумала позвать милицию.

– Иначе я дюже рассердюсь, – предупредил он, сверкнув лихими глазами на оторопевшую от подобного хамства необъятных размеров торговку, и шаловливо прихватил ее за мясистый бочок. – Жирная… хрюшка.

Пока обескураженная тетка беззвучно разевала рот, глядя на него ошалелыми глазами, парни уже были далече. Илья, который в силу своего характера не мог оглянуться, чтобы не проявить невольную жалость, только и смог разобрать в не прекращающемся даже на секунду гуле, как она потерянно промямлила:

– Мама.

– Держи, – протянул Веретено один пирожок Илье. – Небось уже проголодался.

Бандит откусил от своего пирожка приличный кусок и тотчас аппетитно зачмокал. От удовольствия жмурясь, как сытый котяра, с набитым полным ртом, Веретено принялся что-то невнятно ему втолковывать.

– Ты прежде прожуй, – посоветовал Илья, – а потом уж говори.

Веретено торопливо, почти не прожевывая, проглотил содержимое рта и сказал уже своим обычным голосом:

– Я говорю, сейчас пройдем торговые ряды, и мы на месте.

Торговые ряды представляли собой вытянутое огромного размера кирпичное помещение крытого типа, поделенное внутри на комнатушки, с выходящими наружу окошками с железными двойными створками. Раньше в них размещались купеческие лавки, а из распахнутых окон шла бойкая торговля скобяными, глиняными и другими нужными для горожан и деревенских жителей изделиями и мануфактурой.

Услышав доносившийся из-за угла знакомый звук тальянки, Илья приостановился, а потом быстро подошел и заглянул за стену. Там, в затишке, пристроившись на ящиках, сидели трое недавно демобилизованных фронтовиков, все они были одеты в военную форму со знаками различия и с наградами на груди. Двое солдат выглядели вполне себе здоровыми, если не считать заметной худобы и обветренных лиц, а вот третьему не повезло: это был инвалид без обеих ног. Он и играл на гармони, склонившись над инструментом так, что касался правой щекой ребристых, отороченных металлическими блестящими уголками мехов. Из его прикрытых глаз текли слезы, крупными горошинами скатывались по щекам и капали на расписные веселые меха.

Посередине дружной компании, дощатым дном вверх, лежал еще один ящик, на котором на расстеленной старой газете стояла ополовиненная четверть мутного самогона и находилась немудреная солдатская закуска: банка тушенки, шмат желтого от старости соленого сала, пара надкушенных огурцов, пучок зеленого лука и черствая краюха домашнего хлеба. Пили победители из полулитровой стеклянной банки.

– Братан, заходи, – радушно пригласили они, заметив выглядывающего из-за угла Илью. – Выпей с нами за победу.

– Мужики, не обессудьте, – отказался он и уважительно приложил руку к груди, чтобы они не подумали, что будто бы ему не хочется пить с калечным. – Некогда… дела не ждут.

– Как знаешь, – не стали настаивать фронтовики, быстро потеряв к нему всякий интерес. – Нам больше достанется.

Илья почувствовал, как ему в спину ударился небольшой камешек, оглянулся: Веретено стоял возле ниши у стены и призывно махал ему рукой.

– Чего застрял? – недовольным тоном спросил он. – Горыныч будет сердиться, что запаздываем.

Веретено носком своего фасонистого желтого штиблета два раза ударил в узкую неприметную дверь, обшитую ржавыми кровельными листами железа, и после короткой паузы ударил еще три раза.

– Уснули, что ль? – буркнул он, настороженно прислушиваясь к тишине по ту сторону двери. – Вот уроды.

Наконец где-то далеко внизу, как будто приглушенные расстоянием звуки доносились из глубокого погреба, послышались тяжелые шаги. Они приближались, становились с каждой секундой все отчетливее, и скоро кто-то хриплым суровым голосом что-то промычал.

– Открывай, – нетерпеливо крикнул Веретено, – свои.

Дверь приоткрылась, и в лицо Илье тотчас ударило затхлым запахом сырости, плесени и еще чем-то таким, отчего он явственно почувствовал вселенскую безнадегу и запустение. Невольно поморщившись, Илья непроизвольно отступил назад.