Свирель Марсиаса

Это тоже относится к тем событиям, о которых мне приятно вспоминать.

В 1924–1927 годах на гастроли в Эльбасан раза три приезжала труппа армянского артиста Миран эфенди. Не скажу, откуда приезжала эта труппа — из Турции или из Греции. Выступала она еще где-нибудь в Албании или нет — этого я тоже не знаю. Помню только, что артисты говорили по-турецки и пользовались огромным успехом. Я не пропустил ни одного представления.

Спектакли давались в большом кафе, где могли поместиться сто-двести человек. Стульев на всех не хватало, поэтому часть зрителей рассаживалась на полу по-турецки. Мне помнится, что женщины редко посещали тогда театр. Приходило их всего человек десять-пятнадцать, причем только служащие.

Труппа Миран эфенди была небольшой. Главным актером был сам Миран. Во всех пьесах он исполнял первые роли. Он играл Отелло, короля в драме «Геневефа и Брабант», Макбета и бог знает, кого еще. Кроме того, он был режиссером и художником.

Миран эфенди заставлял людей то плакать, то смеяться. Когда он изображал Отелло, черного арапа, с длинными золотыми серьгами в ушах, с толстыми красными губами, с огромными глазами, которые снились мне потом по ночам, когда он метался по сцене, как разъяренный лев, крича и воя, — люди жались друг к другу, и в зале не слышалось даже шепота.

— Злодей! — кричал Отелло на сцене, и весь зал содрогался.

А что творилось, когда он поднимал свой сверкающий нож и вонзал его по рукоятку в белую как снег грудь Дездемоны, своей жены! По всему залу пробегал ропот ужаса, слышалось: «Ах, не надо! Боже мой!» Даже сама Дездемона не могла бы испускать вопли ужаснее.

«Ради бога, не убивай!»

«Не надо!»

Однажды, когда Отелло зарезал Дездемону, какая-то женщина упала в обморок, и в зале поднялся страшный переполох. Я помню, некоторые говорили, что Отелло не должен был убивать Дездемону: столько он этим крови у людей перепортил. Решили не пускать детей в театр, но никто с этим решением не считался. Первым его нарушил губернатор, потом еще кто-то, и так все по очереди.

Когда Миран выступал в комических ролях, публика не могла удержаться от смеха. Никогда я не забуду один его скетч. Этот скетч Миран исполнял обычно сразу после «Отелло», чтобы у зрителей отлегло на сердце после того страха, которого они натерпелись.

На сцену выходил пышно одетый эфенди. Как звали актера, я забыл. Он усаживался на стул, Миран — против него, на другой стул, повернувшись к зрителям спиной. Потом Миран брал лист картона, две — три кисти, краску и начинал рисовать портрет эфенди. А тот сидел и важничал. Усы у него торчали кверху, как мышиные хвосты, красная феска, высотой не меньше двух пядей, была надвинута на самые глаза, жесткий и тоже очень высокий воротник делал его шею раза в два длиннее, чем она была на самом деле.

Миран еще не принимался за портрет, а публика уже покатывалась со смеху, глядя, как эфенди сидит на стуле. Вид у него был такой, словно он находится у парикмахера или фотографа. Эфенди подчинялся всем приказаниям Мирана: он то снимал феску и клал ее на пол, то закручивал усы кверху. Иногда накрахмаленный воротничок рубашки отскакивал и ударял ему по челюсти с такой силой, что та трещала.

Наконец, после этих приготовлений, Миран садился, но так неловко, что обязательно опрокидывал свой стул и растягивался на сцене во весь рост. Здесь уж хохот достигал своего апогея.

После тысячи таких несчастий Мирану удавалось в конце концов приступить к работе. Картон он держал так, чтобы зрители видели, что он делает. Рисовать начинал снизу. Сначала чертил что-то вроде галстука, потом добавлял еще два — три штриха, и галстук превращался в колокольчик.

Раздавался смех. Миран поворачивал голову к зрителям и подмигивал. Смех возрастал. Эфенди сердился, вскакивал и кричал со сцены на зрителей как сумасшедший. Мирану с трудом удавалось успокоить его и усадить, как прежде.

На этот раз он начинал рисовать сверху. Получалось нечто вроде двух больших ушей, потом два косых глаза, зло смотревших один на другой.

Как раз в это время расфуфыренный эфенди косил глазами, и в зале опять поднимался смех. Эфенди вскакивал, бушевал на сцене, Миран просил зрителей сидеть спокойно, чтобы его натурщик не убежал. После долгих уговоров эфенди усаживался и снова начинал позировать.

Наконец четырьмя — пятью быстрыми штрихами Миран заканчивал портрет. С листа картона смотрел косой осел с колокольчиком на шее.

Веселье становилось безудержным, весь зал вскакивал и рукоплескал, в особенности тогда, когда эфенди протестовал: как посмел Миран изобразить его мулом с колокольчиком? Тот утверждал, что это совсем не мул, а осел с колокольчиком. Всегда находились зрители, которые, крича на весь зал, помогали решить им этот вопрос.

Роль Дездемоны и Женевьевы играла жена Мирана. Кажется, ее звали Фатьма.

Миран был худощавый, высокий мужчина, черный, с огромным носом, а Фатьма — очень толстая, низенькая, белолицая, с черными волосами, глазами и бровями, пятью подбородками и массивными, как бревна, руками у предплечья. Когда она играла, пот лил с нее градом.