Свобода

— Постарайся потерпеть, — сказала Блум. — Ты сильная, Надя. Соберись. Почему ты решила, что вы в Сконе?

— Он сказал, что там, внизу, — Дания. Маленькая и отсталая. Хотя…

— Хотя?

— Хотя он сказал, что мы на острове. Как в Исландии. А Сконе ведь не остров? Ох, я не знаю…

— Можешь еще что-нибудь подсказать, Надя? То, что поможет нам найти тебя?

— Черт, он идет. Пора заканчивать.

— Если получится, сохрани телефон, Надя.

— Пожалуйста, спасите меня.

А потом в трубке все затихло.

59

Удивительно, но время просто исчезло. Его невозможно стало измерять. В какой-то момент она потеряла всякую чувствительность в руках, но как давно это случилось, нельзя было сказать. А теперь начала исчезать и боль в плечах. Это означало, что время все-таки идет. Каким-то загадочным образом оно шло.

То, что ее раздели догола — это одно, это можно пережить, гораздо хуже холод, но и он к этому времени притупился. Что же касается залившей лоб и запекшейся на лице крови, на нее вообще наплевать. Самое страшное — это положение тела, то, что нет опоры под ногами.

Она видела, что ремни врезаются в запястья, но не ощущала боли. Другие ремни удерживали пальцы вокруг колец, они тоже резали кожу, там, где костяшки.

Она попыталась взглянуть на себя со стороны, как она стоит привязанная к этим сраным римским кольцам, голая, с огромным кляпом во рту, едва касаясь ногами сырого бетонного пола.

Увидеть себя со стороны никак не получалось. Тогда она принялась рассматривать помещение из своего угла, где она ни то висела, ни то стояла.

Рассматривать особенно было нечего. В комнате царил полумрак, светилась только похожая на гирлянду полоска на стене. Та часть Ди, которая еще оставалась полицейским, а не простой биологической массой, принялась искать источник света. Откуда-то он должен идти?

В остальном — пара стульев на некотором расстоянии от нее, а еще чуть дальше большой стул и бюро; ну и, конечно, стальная дверь в дальнем конце. Выглядела дверь ужасно массивной.

Больше ничего.

А главное — никаких людей. За все это время она не видела ни одного человека. Когда ее подвешивали, когда затягивали ремни, она, очевидно, была без сознания — от удара? или ее усыпили? С тех пор, как к ней в эллинг ворвались, она не видела ни малейших следов человеческой жизни. Да и тогда мало что видела.

Временами на нее накатывала жалость к себе. Тогда она думала, прежде всего, о Люкке. Каково это, лишиться матери в девять лет, как ее дочь с этим справится, велик ли риск, что она начнет отставать по учебе, бросит футбол, потеряет ориентиры в жизни. Ди думала, что никогда не увидит, как растет ее дочь, как войдет в переходный возраст, станет взрослой женщиной, выпорхнет из родительского гнезда. А сама она никогда не состарится рядом со своим Йонни, водителем скорой помощи, добрым, надежным, островком стабильности в ее жизни.

Тогда она плакала.

Но случалось, что она поддавалась самобичеванию. Тогда она ненавидела себя за то, что ей хватило мозгов привезти Мирину в эллинг. Раз они нашли маму Молли на Флорагатан, понятно было, что они найдут и эллинг Бергера. Ди ненавидела собственную глупость.

Тогда она кричала.

А иногда на первый план выходила боль. Физическая боль. Туда им ее не заманить. Этому она сможет противостоять.

Тогда она молчала.

Временами ее душа позволяла себе испытать и некоторое удовлетворение. Они не нашли Мирину. Когда Ди тащили из эллинга, прежде чем потерять сознание, она увидела, как последний мужчина захлопнул за собой дверь, запер ее и выбросил ключ. Мирина, сытая и довольная, с соской во рту, была склонна скорее уснуть, чем заплакать. Ди удалось утопить переноску и слинг так, чтобы никто не увидел. Поэтому в глубине души она была довольна собой.

Тогда она улыбалась.

Хотя ей было непонятно, что она тут делает. Ее держат как заложницу? Или это будет показательная казнь? Ей оставалось только ждать. Терпеть. Бороться. Сохранять зыбкое равновесие. Как следует дышать носом, потому что ртом дышать не получалось.

Вдруг щелкнула дверь. Ничего не предвещало, и Ди не успела подготовиться. Значит, звукоизоляция тут, внутри, практически полная.

Надо же, — подумала она и улыбнулась, — полицейский внутри меня еще жив.

На вошедшем мужчине был элегантный костюм, шелковая рубашка, синий шелковый галстук. На вид лет пятьдесят, огромный как скала, с бритой головой. Он улыбнулся ей, подошел к большому стулу, сел в паре метров от нее и принялся внимательно разглядывать ее обнаженное тело.

— Синий, — сказал он, приподнимая галстук. — В честь такого события. Полицейских у меня тут в арке еще не было.

Она посмотрела на него, стараясь придать твердости взгляду. Неужели это сам Полковник? Разве она такая важная фигура?

Русского акцента почти не было слышно.

— Комиссар криминального отдела Дезире Русенквист, — сказал он. — Я по-прежнему размышляю, что мне с тобой делать. Все зависит от того, в каких отношениях вы с Молли Блум. Захочет ли она выкупить тебя за свои только что полученные миллионы? Вот такая передо мной дилемма.