Свобода

Узкий яркий луч, возникнув в прихожей, добежал почти до моих ног и начал медленно расширяться, бледнея. Я не обманулся и не посчитал его чем-либо, чем он не являлся (хотя уже подозревал, что проворонил между делом переход и не был уверен, такими ли вижу вещи, как прежде): дверь, которую я поставил на собачку, когда выяснял ситуацию в коридоре, приоткрывалась, пропуская снаружи обычный свет. Но стронул ее не случайный ветерок, гуляющий на лестнице; я сразу понял: по ту сторону – гость. И гость собирается войти.

Часы песочные пройдут хорошо, а вот коса может зацепиться за притолоку.

Тем временем предел мой все-таки наступил: легкие сжались в два грецких ореха, отчаянно запульсировали – и слиплись, как пустой полиэтиленовый пакет. Скорчившись, вцепившись в стул, я судорожно втягивал живот и набирал за щеки бесполезный воздух.

Однажды мне, еще школьнику, амбулаторно ремонтировали сломанный в драке нос: вставляли в ноздрю блестящий стальной стержень и двигали туда-сюда. Было больно, но я запомнил не боль, а ощущение в гортани, когда хлестала вниз, в желудок, тяжелая и горькая кровяная струя.

Теперь тем же путем хлынула в меня – пустота.

Дверь распахнулась – и свет померк: фигура на пороге не отличалась костлявостью. На долю секунды я забыл, что со мной творится. Гость свалил с плеча здоровенную сумку и поинтересовался:

– Кто-нибудь есть?

Я захрипел, захоркал горлом – и наконец раскашлялся взахлеб.

Пузырь лопнул, отдав в нос, как стакан газировки. А гость уже шарил рукой по стене в кухне, нащупывая выключатель.

– С другой стороны, – прокаркал я, глотая гласные. – Здорово,

Андрюха!

– А чего случилось-то? Тьма египетская. Звонок не работает. Ты один?

Он шлепнул по клавише. Поглядел на стены и потолок. Все еще сомневающийся и удивленный, я тер ладонью кадык и тихонько пробовал голос: "ха", "хы", "хо". Дыхание восстанавливалось. Я хотел объяснить ему, что все работает, только на кнопку звонка нужно не давить, как слон, а нажимать немного вбок – большинству удается. Хотел повторить: Андрюха…

– Ну ты даешь, – сказал он и уважительно присвистнул, кивнув своим каким-то соображениям. – А с шеей что?

Я смотрел на него снизу вверх.

– Ничего. Горло болит. Андрюха, откуда ты взялся?

– Не ждал?

– Осенью – ждал. В обычный срок. Я решил: наверное, ты там зимуешь…

(Слишком быстро. Кто задает вопросы, кто отвечает? Не совсем я или совсем не я?)

Он поморщился: тоскливее, чем зимний Казахстан, надо еще поискать место.

– Всю экспедицию вывезли вовремя. Это начальник мой – энтузиаст.

И мы с водилой как додики при нем: доделывали кое-что, по пояс в снегу. Считай, два месяца лишних. Ужинать будем?

– Ну, будем, если ты голодный. Как же вы не замерзали, в палатках?

– Смеешься? Дубака резать под брезентом! Остановились в поселке.

Баня, кино крутят индийское, казашки молодые… Большой поселок.

(Андрюха, ты ведь знаешь меня как никто другой. Ты можешь растолковать мне, что не так с моей жизнью? Где, в чем, когда умудрился я сделать такую ошибку, что вот теперь намертво стиснут, словно приготовлен к трепанации черепа, и ни черта не осталось – ни злости, ни любви, ни стремления вырваться, и самый ход времени обдирает меня, как наждак, – а Бог сторожит и за все это приведет на суд, а я понятия не имею, в каком направлении выкарабкиваться?..)

Он повесил куртку в прихожей. По полу, за ремень, приволок оттуда свою сумку и объявил:

– Полбанки "Кубанки". Годится?

На зеленой пробке-бескозырке я прочитал: г. Мозырь. Беларусь.

– Столица Кубани, – сказал я. – Где ты ее брал?

– Здесь, на вокзале. Да я проверил.

– Она же запечатана…

Андрюха перевернул бутылку горлышком вниз.

– Видишь пузырики?

– И что?

– Стало быть, не вода.

Я поднялся и вымыл две чашки. Показал: пакет с рисом – на антресоли. И масло, если не найдет здесь. Руки-ноги подчинялись неплохо, но скорее по закону, нежели по благодати.

– А мясца? – спросил Андрюха.

Я развел руками:

– Извини…

Тогда он поковырялся в сумке еще и достал большую банку китайской тушенки. Засыпал рис в кастрюлю.

– Все, поехали! – Мы чокнулись. – За встречу!

Водка, разумеется, была дрянная, сивушная. Но почти сразу мне стало легче.

– За встречу и с Новым годом! – добавил Андрюха.

Пару недель тому назад уже приходила с шампанским моя дама сердца, и соседи наверху до утра плясали. Я подумал, что сейчас

– это какая-то шутка, соль которой понятна в неизвестном мне контексте. Андрюха, однако, потребовал включить радио, поскольку вторую намеревался выпить непременно под куранты. И на мое недоумение: с какой стати? – терпеливо разъяснил: сегодня – тринадцатое. Тринадцатое января. Новый год. Старый.

Я поведал ему, что приключилось с моим "Альпинистом".

Мы были похожи с Андрюхой: ростом, типом лица, неуклюжестью. За годы нашей дружбы нам не раз случалось совершать синхронно и независимо одинаковые оплошности: скажем, сидя за одним столом, опрокидывать на себя стаканы с вином или чашки с чаем. Он отличался пристрастием к костюмам и галстукам, опрятной формой бороды и наличием на носу несильных очков в элегантной оправе.