Свободен

— И да, блин, она боится, — замираю я, боясь пошевелиться. С ужасом гляжу на деревья, огромные камни и всё, что там далеко внизу под моими ногами сулит мне «светлое будущее», если туда навернуться. И честно пытаюсь побороть этот страх.

Четыреста метров стекла с видом на море — такова длина этого моста. И этот абсолютно прозрачный переход с арками, обзорными площадками и лестницами простирается над тропическим лесом и вьётся между гор.

— А я не боюсь. Смотрите, — радостно подпрыгивает пацан, а потом ретируется к матери, обогнув, стоящую справа от нас скалу.

— Как ощущения? — протягивает мне руку мой Хвостатенький.

— Феерические, — делаю я первый самостоятельный шаг, убедив себя, что всё это просто беспричинный страх, просто обман зрения и ничего больше. А здесь всё надёжно, всё проверено, всё соблюдено. Заткнитесь чёртовы инстинкты! Вон какие надёжные металлические конструкции всё это держат и скрепляют!

— Сейчас будут ещё лучше, — тянет меня за собой Тёма-сан, с этим хвостиком, похожий на самурая, огибая, такое ощущение, что всех полтора миллиарда китайцев, которые, конечно, пришли с нами и сюда.

Что-то пояснив на их мяукающем языке, он неожиданно выставляет в узкий проход к смотровой площадке красные «буйки» и мы… остаёмся одни, а остальные там — за выставленным пластиковым ограждением.

— Смотри, — разворачивает он меня лицом к морю и встаёт за моей спиной. — Мы на высоте четыреста пятьдесят метров над землёй. Под нами полтора гектара тропического леса. Над нами бесконечное небо.

— И мы словно парим, — заворожённо развожу я в стороны руки у прозрачного ограждения, подставляя лицо ветру. И замираю, глядя на безбрежное море, нежноголубое с бирюзовой кромкой прибоя. И небо над ним, нежно-сиреневое, бескрайнее, с белыми барашками облаков. — Так красиво, что хочется взлететь.

— Лети! — подхватив за бёдра, поднимает он меня над ограждением, а потом сажает на плечо и кружится, кружится вместе со мной.

— Ле-чу-у! — поднимаю я руки ещё выше и закидываю голову.

Дух захватывает, какая красота! Какой простор! Высота!

Так и парила бы. Но пора и честь знать, парень-то не железный. Опираюсь на его протянутые ладони, чтобы спрыгнуть вниз. Хватаюсь за шею и оказываюсь… в его объятиях.

И вдруг понимаю, где моя настоящая покорённая высота — в его глазах. Где головокружительность неба — в наших взглядах, что соединяют и море, и облака. И что может быть лучше, красивее, невероятнее всего этого? Только одно. Его самый первый. Самый настоящий. Самый долгожданный поцелуй.

Мама! Ма. Ма. Ой, мамочка!

Знаете, на что похож плохой поцелуй? На еду. Тебя облизывают, посасывают, покусывают. Причмокивают. Сминают как десерт, терзают губы. И всё время норовят проглотить.

А на что — хороший? Для меня — на отличную тренировку. Когда дрожание мышц, подгибающиеся колени, слабость во всём теле, а ты безмерно, безмятежно, непростительно счастлив. И никакой физиологии. Губы, зубы, щетина, язык — есть они? где они? — не замечаешь.

А его поцелуй… Обхватив его за плечи, прижавшись животом к его животу, я чувствую себя как на исповеди. Потому что его словно нет. Он растворился. В моих грехах — безгрешный, бесплотный. В моих желаниях — откровенных, тягучих. В моих мечтах — блаженных и чистосердечных.

Целебным ядом, первым причастием, молодым вином вливается в душу и остаётся там. И это уже не повернуть вспять.

Стирая отпечатки сотен других поцелуев. Прощая мне все мои грехи. Обновлённую, дикую, жадную он возвращает меня мне… и разрывает эту связь.

— Тихо, тихо. Не падай, — подхватывает меня, когда, запрокинув голову, я откровенно повисаю у него на руках. Когда он сам едва справляется с дыханием. С биением сердца, что рвётся наружу из его груди.

— А можно ещё? — упираюсь я лбом туда, где бешено колотится его сердце.

— Борода не мешала? — улыбается он и целует меня в макушку.

— Я не прошу, я требую. Ещё! — задираю я голову.

— Сколько угодно, моя ненасытная, — шепчет он, — но мы не одни.

Чёрт! Любопытные китайцы, оказывается, прорвали ограждение. И хоть вежливо толпятся поодаль и делают вид, что фотографируют окрестности, улыбаются, глядя на нас, широко и загадочно.

«Чье-чье-ния-тая», — прозвучало для меня его обращение на птичьем языке, на что добродушные местные самаритяне разулыбались ещё больше, кивая нам. А один даже протянул ему телефон. Вернул. Его телефон, между прочим.

— Дай-ка догадаюсь, — оборачиваюсь я, когда мы выходим с обзорной площадки на основную стеклянную трассу. — Ты сказал, что твоя жена первый раз на Хайнане?

— Я сказал спасибо, что дали нам побыть эти несколько минут вдвоём, — ложится его рука на мою талию и подтягивает к себе.

И не знаю, как он, а я бы, пожалуй, не отказалась и от пары часов. Вдвоём.

«Или даже дней», — кошусь я на него, прикидывая, что его-то силушки хватит, а вот я такой марафон выдержу? А ещё судорожно подсчитываю: а сколько всего нам здесь осталось? И сердце замирает: пять дней. Боже, каких-то пять дней! А я ещё хожу на этот дурацкий массаж. А он на свои встречи непонятно с кем.

— А телефон?!