Свободен

«Так вот, значит, как я для тебя звучу, — улыбаюсь я. — Скажи мне, какой на меня рингтон, и я скажу, как ты ко мне относишься. Не скрою, за душу берёт».

А я, пожалуй, поставлю на него Тимати «У тебя есть борода? Я скажу тебе: «Да».

— Ла-а-ан? — не глядя на экран, а только на меня, отвечает моя Борода.

— Я не могу найти ключ от номера, — пожимаю я плечами.

— Ты держишь его в руке, — глазами показывает он.

«Вот дура», — качаю я головой, глядя на зажатую в руках карточку. Я достала её, зажала вместе с букетом и клапаном сумки, а потом стала рыться внутри.

Замок бодро пикает, зажигается зелёным и щёлкает.

— До завтра? — протягиваю ему руку.

— До завтра, — бордо пожимает он её, но не отпускает, придерживает, пока я её тяну. Вот в его руке ладонь. Только пальцы. Кончики пальцы.

А потом он мягко дёргает меня к себе. Прямо с ходу перехватывает за шею и… нет, не целует.

Закрыв глаза, обжигает своим дыханием. Немножко колет щетиной. Легонько, невесомо касается губами моих губ. И стоит, глубоко вдыхая, словно не может мной надышаться.

И время стоит вместе с ним. Тикает, как часы, в которых села батарейка, но стрелки только вздрагивают, но не идут. Ждут. Ждут, этого поцелуя.

— Ты же знаешь, что у китайцев всё своё? — шепчет он. — Так вот у них есть и свой поцелуй. Китайский. Нужно вдыхать дыхание друг друга.

И на мой выдох делает глубокий вдох. А я следом жадно вдыхаю выдохнутый им воздух. Он снова втягивает в себя мой, я — его. И так пока у меня не начинает кружиться голова.

— Спокойной ночи, моя долгожданная, — шепчет он, придержав меня, покачнувшуюся, за талию, и улыбается. — И знаешь, что мне сегодня всю ночь будет сниться? Девушка в красном кружевном белье. До завтра! На этом же месте в семь утра.

Глава 38

И в семь утра нас с Елизаветой Марковной действительно будит стук в дверь.

— Вставай, соня, — ничуть не стесняясь зевающую старушку, склоняется надо мной эта Ранняя Пташка. Убирает волосы с лица. И щекочет бородой, заставляя улыбнуться. — С добрым утром!

— Привет! — потягиваюсь я.

— Встанешь сама или отнести тебя в ванну?

— Тёмка, я сейчас сама отнесу тебя на горшок, — грозит ему Елизавета Марковна.

— Дай девчонке поспать. Отпуск. Марш отсюда!

— Жду тебя в спортзале, — ничуть не смутившись, целует он меня в щеку и, пританцовывая и напевая вслух, звучащий у него в наушниках мотив, уходит.

— Неужто пойдёшь? — всплёскивает руками старушка, когда я сажусь, как зомби, растрёпанная и открыв только один глаз.

— Люблю я его, — выдаю я неожиданно для себя, и сползаю с постели.

— Ну, тогда иди, раба любви, — смеётся она. И может, мне кажется, но по дороге в ванну так отчётливо это слышу: «Господи, дай бог! Дай-то бог мальчику счастья».

Но может, и показалось. По крайней мере в лифте, когда, почистив зубы и заплетя косу, я спускаюсь вниз, это кажется мне слишком личным, каким-то семейным что ли. «Тёмка. Горшок. Мальчик». Но думать об этом некогда. Он уже вспотел. Он уже бугрится мышцами как Дуэйн Скала Джонс. И он спрыгивает с беговой дорожки, чтобы встретить меня у входа.

— Тём, у меня свой план, — ищу я глазами коврик. И расстелив, ставлю перед собой телефон.

— Если что, я рядом, — хватает он какие-то неподъёмные гантели.

И я знаю, зачем он меня позвал. Знаю зачем, блестя вспотевшими плечами, держит ноги, когда я качаю пресс. Знаю, зачем, тяжело дыша, даёт мне хлебнуть воды из своей бутылки.

Это сближает. Это безумно сближает. Когда я вытираю стекающий по его вискам пот, когда слышу у плеча его тяжёлое дыханье, я так отчётливо это вижу… Нет я точно знаю, как это будет. Как напряжётся кубиками его каменный пресс, как он резко выдохнет, содрогаясь в мучительном финальном спазме, уткнётся тяжело дыша в моё плечо, перекатится на спину, откинет волосы с мокрого лба и так же, как сейчас, ничуть этому не смутится. Чёрт, а я им уже брежу!

— Как только ты это терпишь, — позже на берегу отворачивается он, не в силах смотреть, как медленно, дрожа от холода, шажок за шажком я захожу в море.

Ныряет с разбега. И ждём меня там, дрейфуя на волнах, как айсберг, пока я ледоколом плыву к нему.

— Когда привыкаешь, из воды не хочется вылезать, правда? — обхватываю я его руками, ногами, и всеми своими другими конечностями, будь они у меня, как краб.

— Сказал бы я тебе откуда сутками не хочется вылезать, но не буду предвосхищать, — улыбается он.

И на завтрак в большую отельную столовую мы тоже первый раз приходим вместе. И я, оказывается не видела и половины блюд, что здесь подают. Йогурт с хрустящими хлопьями, что он налил себе целую чашку, так точно. А ещё всякие печёные вафли, блинчики, сгущёнку, повидло, мёд.

— А вашем роду медведи были? — спрашиваю я, глядя как он облизывает сладкую ложку.

— Только бурые, — улыбается он. — Поэтому зимой я всё равно мёрзну.

А потом, когда мы уже едем в автобусе на экскурсию, он склоняется к моему уху и словно в продолжение этого разговора добавляет:

— Я понял о тебе ещё кое-что. Ты любишь старые советские фильмы.

— И мультфильмы, — добавляю я шёпотом. — Наши старые мультики — вообще огонь!