Свободен

— Не хотел тебя разочаровывать, — качает он головой. — В Швецию, так в Швецию. Хотя мне было не всё равно. Списки опять поправили. И тут уже мне уже звонит наша Нина Пална и говорит, что пришёл лично Елизаров и сказал, что Тополева летит в Стокгольм. «Мне Танкову вычеркнуть?» — изображает он зав отдела кадром.

— А куда летишь ты Елизаров не сказал?

— Я — куда хочу. Ещё бы мне он указывал, — дёргает Артём Грозный головой. — И вот здесь я разозлился. Потому что все эти путёвки и затевались мной только ради одного — полететь с тобой. На Хайнань. И я волевым решением вернул всё как было, — подходит он, чтобы приподнять за подбородок моё лицо, а потом обнимает. Просто обнимает и всё, словно всю жизнь так делает. Словно рождён для того, чтобы вот так прижимать меня к себе, сильно, нежно и бережно. — Лан, я бы принял любой твой выбор. Но, согласись, обнимать тебя в пуховике, где-нибудь на пронизывающем ветру, на крыше в Стокгольме не идёт ни в какое сравнение вот с этим, — скользит он рукой по спине, где под тонкой тканью платья к его ладони тянется каждый мой позвонок.

Не идёт. Конечно, не идёт. И я прекрасно понимаю логику глубоко неравнодушной к нему Светочки, которая, видимо, увидела эти списки и решила полететь исключительно с Тёмушкой, но никак не пойму при чём здесь Елизаров.

— А почему вмешался лично Сергей Иваныч?

Он наклоняется к самому моему уху.

— Потому что…

Глава 37

— … он с ней спит.

— Твой отец?! — отстраняюсь я, разрывая объятия.

— Угу, — подбирает он обувь и показывает на лестницу, по которой можно подняться с побережья обратно в город.

— Серьёзно? Нет, Артём, серьёзно? — никак не могу я поверить и пячусь, первой поднимаясь по ступенькам. Присаживаюсь, чтобы обуться.

— Совершенно серьёзно, — опускается он на колени, прямо на песок, чтобы помочь мне с туфлями, но на меня так и не смотрит. — Это только у тебя проблемы со служебными отношениями. Ни Елизарова, ни эту Светочку совершенно это не беспокоит. Ни у кого даже не возникает вопросов как эта дура движется по карьерной лестнице.

— И на хрен она нужна тебе в твоём отделе, — морщусь я, когда он щекочет ступню, стряхивая песок.

— Видишь, как приятно вместе работать, — тепло улыбается он, — тебе ничего не нужно объяснять. А ты говоришь, что это плохо, даже ужасно: служебный роман. Ещё и беспокоишься об этом. Говоришь об увольнении. Хотя я бы с радостью взял тебя, например, в замы.

— Значит, и в твой отдел её приказал поставить Елизаров?

— Да, думаю исключительной по просьбе этой шлю… — поднимает он на меня глаза и вдруг осекается.

— Да чего уж там, договаривай, — усмехаюсь я. Сама застёгиваю ремешок. — Да, Тём, я такая же. Я тоже была подстилкой боса. И с той поры, вижу, недалеко ушла.

— Лан, не из-за этого, — примиряюще кладёт он сверху свою ладонь на мою руку и качает головой.

— Никого не беспокоит, — передразниваю я. — Меня беспокоит, Артём. Светочке, с трудом запомнившей таблицу умножения, иначе, наверно, и не продвинуться. А для меня это унизительно, когда считают, что ты всего добилась через постель, а не умом, талантом и треклятым упорством. Когда всё, к чему идёшь адским трудом и усердием в один момент обесценивают до уровня «насосала». И особенно обидно, когда тот, из-за которого всё это и происходит, бросает небрежно-снисходительно: «Малыш, зачем тебе вообще работать?» или «Малыш, ты же и так красавица, тебе умной быть необязательно!»

— Малыш, ты не просто красавица, — прижимает он к щеке мою руку. — Ты порой умнее меня, и вот это точно никуда не годится, — улыбается он.

— Танков, — замахиваюсь я, чтобы его стукнуть, но куда там. Он уворачивается, правда падает задницей на песок и я, воспользовавшись моментом, заваливаю его на обе лопатки.

— Лежачего не бьют, — успевает он задержать меня всего на секунду, но ему этого хватает, чтобы схватить меня, сгруппироваться и уложить рядом.

— У нас всё будет по-другому, Лан, — нависает он сверху.

— Ты не очень торопишься с «у нас»?

— Тороплюсь? Точно нет, — качает он головой. — Если бы ты только знала, как долго я к этому шёл. И как боялся опоздать. Но «мы» уже есть. Есть. Клянусь, я просто не знал, что для тебя это настолько болезненно. Не мог даже предположить, что из-за такого же старого козла, как мой отец, ты будешь так страдать и бояться отношений.

— Не надо, — предупреждаю я, когда, подав руку, он рывком помогает мне сесть. — Своего отца ты можешь называть как угодно, а в моё, пожалуйста, не лезь.

— Это сильнее меня, — теперь он встаёт и помогает мне подняться. — Я просто пытаюсь защитить тебя даже от прошлого. От всего, что тебя расстраивает, — смотрит он прямо в глаза. — И, кстати, я даже не предлагал, эта Тополева сама напросилась подвести её до дома, поэтому я посадил её в машину.

— И как? Подвёз? — отряхиваю платье, поправляю сумку, перекинутую на тонком ремешке через плечо, причёску. Что я там говорила на счёт песка в волосах? Напротив этого пункта точно можно поставить жирный плюсик.