Свободен

— Но знаешь, — смотрю я в хвойную рождественскую зелень его взгляда, — он действительно кое в чём был лучше тебя. Да, весь пропахший домашним уютом, другой женщиной, дорогим табаком на продавленной кровати моей съемной квартиры он был лучше тебя. Лучше не притворялся влюблённым. Никогда не скрывал, что со мной ради секса. И главное, был занят. Ни радужных перспектив. Ни завышенных ожиданий. Ни надежд. А ты — свободен. И это худшее, что в тебе есть.

— Почему? — удивлённо приподнимает он брови.

— Даёшь слишком много простора для фантазий. Окрыляешь. Вдохновляешь. Пишешь письма. Великодушно позволяешь мечтать. Правда, это единственный твой недостаток, — усмехаюсь я.

Он молча встаёт и подаёт мне вещи.

— Всё, могу идти? — как-то невесело шутится мне.

— Кое-куда сходим. Здесь недалеко, — улыбается он.

И когда мы выходим на улицу, ловит такси, поясняя:

— Можно, конечно, дойти пешком, но доехать получится быстрее.

— И куда мы? — забираюсь я в салон остановленной им машины.

— В парк «Олень повернул голову».

Глава 49

Мы едем на такси. Потом ползём в гору на небольшом автобусе для туристов. А потом идём пешком по извилистым тропинкам: мимо пышных цветочных композиций, вверх по узким каменным ступеням, следом за шумными китайскими туристами.

Останавливаемся на смотровых площадках, чтобы оценить сказочные виды бухты Санья, полюбоваться небоскрёбами полностью насыпного острова Феникс, сфотографироваться с обезьянками, которых китайские туристы щедро кормят фруктами и просто постоять в обнимку.

— Это какое-то важное место для тебя? — спрашиваю я, когда передохнув, Мой Загадочный тянет меня за руку на вершину горы. Туда, где стоит каменный двенадцатиметровый монумент с оленем, повернувшим голову, парнем и девушкой с двух сторон от него.

— Знаешь легенду про охотника А Хэя и богиню, что превратилась в оленя?

— Надеюсь, ты мне расскажешь?

— Конечно, — легко соглашается Мой Послушный.

И мы обходим скульптурную группу, держась за руки, пока он рассказывает, а потом спускаемся вниз по ступеням с той стороны, куда смотрит олень.

— … и тут олень повернул голову и превратился в прекрасную девушку. И А Хэй выронил лук и опустился на колено. Он влюбился в неё с первого взгляда.

— Какая волшебная легенда, — засмотревшись на девушку, поворачиваюсь я к нему и замираю. Потому что есть что-то в его голосе. Потому что он вдруг встаёт на одно колено. И его вдруг вспотевшая ладонь в моей руке…

— Эта девушка, что я увидел в баре…

— Нет, Тём, пожалуйста, только не сейчас, — умоляюще поднимаю я руки. — Я понимаю, как много она для тебя значила. И я знаю, что сама попросила говорить только правду, и ты сдержишь своё слово, но, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать это снова: мне никогда ей не стать и не сделать для тебя столько же.

— Лан, — привлекает он меня к себе, усаживает на колено и не слушает. — Она сидела за барной стойкой и вдруг повернула голову. Просто обернулась и посмотрела. Даже не на меня. Мимо. Вскользь. Но для меня вдруг перестало существовать всё. Я не слышал ни голоса, ни музыку. Не видел больше вокруг ничего. Только изгиб её шеи, и эти ровные складочки, и совершенный рельеф её скулы, — ведёт он пальцем по моему лицу. — И я пропал. И если бы мог пошевелиться, уже тогда встал бы на колено. Но тогда не смог. А сейчас могу.

— Два года назад? Тринадцатого октября? — каким-то неминуемым предчувствием, пронзительным ощущением прозрения щемит сердце.

Два года назад. Тринадцатое октября…

Десятого мы расстались с Геной. Одиннадцатого я села на поезд и вышла двенадцатого в другом городе. Остановилась у Лерки. А тринадцатого она потащила меня в бар. «Потому что надо!» — сказала она, и в тот день это было для меня весомым аргументом.

И там действительно отдыхала компания. Мне показалось, отмечали что-то вроде мальчишника, без девчонок. И периодически кто-то из них действительно подходил к нам. То поболтать, то угостить, то пригласить на танец. Кто-то… потому что поглощённая своими думами, вся в растрёпанных чувствах после полученной пощёчины, переживая раз за разом подробности нашего разрыва и жестоких слов последнего разговора с Геннадием Бережным, я не видела никого. Не слышала никого. И никого не замечала. Не запомнила.

— Как назывался тот бар? — всматриваюсь я в любимое лицо своего Меднобородого, словно первый раз вижу. Стараясь вспомнить. Вспомнить хоть что-нибудь.

— Захарофф. Две «эФ» в конце.

— И их фирменный безалкогольный коктейль «Захарофф форест», — словно из тумана вырисовываются для меня подробности.

— Да, клубника, малина, медовый сироп, лимонный сок. Его пила твоя глубоко беременная подруга.

— Нет, — отчаянно качаю я головой, не веря, не желая верить, боясь верить.

— Да, — грустно улыбается он. — И ты была нарасхват. И чем-то очень расстроена. Всем мягко отказывала. А подруга толкала тебя в бок и говорила что-то вроде: «Надо, Лана. Надо!» По её толчку ты пошла танцевать с Захаром. Вот откуда ты его знаешь. И это, кстати, его бар.

— А ты? — закрываю я на несколько секунд глаза, стараясь вспомнить, а потом выдохнув, открываю. — Ты?