На катке я ставлю друг на друга три ящика, чтобы держаться за них, пока буду разбираться, что к чему. После нескольких медленных кругов дети настаивают, чтобы я отказалась от опоры, которой пользуются только самые маленькие, и проехалась самостоятельно. Они берут меня за руки с обещанием, что не будут мчать на полной скорости ради развлечения. Почувствовав себя уверенно, выскальзываю из их рук. На катке почти никого, и я набираю скорость с каждым новым кругом, разгоняюсь все быстрее и быстрее, оставив Джорджию вместе с Хадсоном позади. Чувствую себя свободной, пою, улыбаюсь и наблюдаю со стороны за детьми, устроившими полосу препятствий.
В последний день в Вермонте мы с Джорджией, выехав из гостиницы, идем в боулинг, чтобы скоротать время, пока Хадсон закончит кататься на лыжах. Только успеваем зашнуровать ботинки, как раздается звонок. Серьезным тоном спрашивают, прихожусь ли я матерью Хадсону Уильямсу. Душа уходит в пятки. Это лыжный патруль, который сообщает, что мой сын получил травму головы и потерял сознание, и им нужно знать, как быстро я могу приехать.
Мы с Джорджией сбрасываем ботинки для боулинга и мчимся на машине вверх по склону. Пока добираемся до лыжной базы, меня уже охватывает такая паника, что Джорджии приходится указывать правильное направление. Мы врываемся в кабинет медика, просто влетаем: Хадсон лежит на кушетке, с фиксатором на шее.
— Прости, мама, — шепчет он.
— Чего я тебя сегодня утром просила не делать? — слезы застревают комом в горле.
— Сальто назад, — отвечает он.
— И как же ты получил травму? — мой вопрос бессмыслен, его виноватый взгляд выдает все, что я должна знать.
Сотрудник скорой помощи отводит меня в сторону, чтобы сообщить: хотя Хадсон сейчас в здравом уме и помнит свое имя, он не может назвать год и имя президента. Медик предлагает мне на выбор местное отделение скорой помощи или травматологический центр в часе езды отсюда.
Я выбираю травматологический центр, и мне объясняют, как до него добраться. Не хочется оставлять Хадсона одного в машине скорой помощи, но и бросить Джорджию я не могу. Водительница скорой ловит меня за руку, заметив сомнения, и обещает позаботиться о нем в дороге. Видя мою нерешительность, она добавляет к своему обещанию, что будет обращаться с ним как с собственным сыном. О, доброта незнакомцев! Все, что я могу сделать в ответ, — это лишь прошептать неловкое «спасибо».
Мы с Джорджией отправляемся на север по трассе. Начинается снегопад, и машины замедляют ход, — я, ругаясь, пытаюсь их объехать. У бокового входа в больницу замечаю машину скорой помощи и, предположив, что Хадсон приехал на ней, кидаюсь внутрь, но администратор сообщает, что его еще нет. Я настаиваю, что она ошибается и ищет не того ребенка: я только что пробралась через снежную бурю и попала в пробку, поэтому никак не могла опередить скорую помощь. С испепеляющим взглядом она велит мне дожидаться его прибытия.
В комнате ожидания я мечусь из угла в угол — Джорджия вместе со мной, пока наконец через десять минут меня не вызывают. Мы врываемся в дверь указанной палаты, и я торопею от открывшейся передо мной картины: команда из шести врачей и медсестер перекладывает Хадсона на стол, вокруг него кипит бурная деятельность: кислородные маски, капельницы. Я беру Джорджию за плечи и притягиваю к себе лицом, чтобы она не видела любимого старшего брата в таком ужасном состоянии.
Замираю в проходе, пока медики укладывают Хадсона на стол для обследований, а затем осторожно подхожу к врачу, которая, похоже, здесь за главного, и прошу ее проверить его ноги: я еще не видела, чтобы он ими двигал. Затаив дыхание жду, и вдруг он шевелит пальцами ног, — я обрушиваюсь в кресло рядом с Джорджией. Несколько часов спустя, после серии рентгеновских снимков и МРТ, кровоизлияние в мозг исключают и нас заверяют, что это просто сотрясение мозга. Ошеломленные, но наполненные благодарностью, мы покидаем больницу. Уже девять вечера, и пора бы выдвигаться домой. Рассчитываю на два часа езды по местным дорогам и замечаю, что мы могли бы остановиться в мотеле на ночь. Небо прояснилось, дороги расчистили, и мы отправляемся в путь.