Свободное радио Альбемута

Многое из того, что произошло дальше, я не помню. Полагаю, Вивиан Каплан заглянула ко мне в камеру и сообщила, что Садассу Арампров расстреляли, но уверенности у меня нет; если так и произошло, я вытравил этот эпизод из памяти, я просто не знаю, имел ли он место на самом деле. Но позже по ночам я, бывало, просыпался и ясно видел, как «дановец» целится из пистолета в хрупкую женскую фигурку; в минуты прозрения я понимал, что она мертва, что мне говорили о ее смерти, да только я позабыл.

Конечно же, я хотел позабыть, хотел бы не знать. С меня довольно, с меня довольно, повторял я себе, и это был крик боли, исторгаемый из души человека, вступившего в область страданий, выносить которые он не в силах. Я выдержал известие о смерти моего друга Николаса Брейди, которого знал и любил многие годы, но не сумел смириться с гибелью практически незнакомой мне девушки.

Человеческий разум – странная штука. Однако у него свои резоны. В мгновенной вспышке озарения он может провидеть непрожитую жизнь, несбывшиеся надежды, пустоту и тишину там, где могли быть звуки, могла быть любовь… Мы с Николасом прожили немало лет и успели немало сделать, а Садасса Арампров погибла, так и не испытав радость свершения, не успев состояться в этом мире. Они забрали какую-то часть жизни Ника, часть моей жизни, но у нее украли всю жизнь. И теперь мне надо позабыть о нашей встрече и записать в свою память, что на вопрос Вивиан, не хочу ли я поговорить с Садассой, я ответил не «да», а «нет». Моему мозгу была задана нелегкая задача: перестроить прошлое так, чтобы я смог жить дальше.

Примерно через месяц я предстал перед судьей. Против меня выдвинули обвинение в измене по пятнадцати эпизодам. Назначенный судом адвокат посоветовал мне признать себя виновным.

Я заявил:

– Невиновен.

Процесс продолжался всего два дня. В распоряжении обвинителей были пленки с записями – несколько подлинных, большинство же сфабрикованных. Я сидел молча, не выражая протеста, и размышлял о самом прекрасном под небесами: весне и неспешном росте деревьев, как писал Спиноза. В конце концов меня признали виновным и присудили к пятидесяти годам заключения без права досрочного освобождения. Это означало, что освобожусь я через немалый промежуток времени после смерти.

Мне предоставили возможность выбирать между одиночным заключением и так называемой «трудотерапией», которая предполагала ручной труд в обществе других политических заключенных. Мы должны были сносить старые дома в лос-анджелесских трущобах. Платили нам три цента в день, но мы по крайней мере могли проводить день на открытом воздухе. Я выбрал трудотерапию – все лучше, чем сидеть в клетке, как дикий зверь.

Разбирая обломки бетонных плит, я думал, что Ник и Садасса мертвы и в то же время бессмертны, а я жив, но никогда не обрету бессмертия. Я не такой, как они. И когда я умру или буду убит, ни одна моя частица не сохранится навеки, не продолжит жить. Я не был удостоен чести слушать голос ИИ-оператора, о котором столь часто говорил Николас и который столь много для него значил.

Внезапно мои размышления прервали:

– Фил, – услышал я, – брось работу, надо поесть.

Говорил Леон, мой товарищ по заключению. Он был водопроводчиком, а арестовали его за распространение самодельных листовок, которые Леон печатал на мимеографе. С моей точки зрения, он был самым смелым из нас – никто им не руководил, никакой божественный голос не давал ему советов; Леон слушал только свое сердце.

Мы сели рядом и разделили наши бутерброды – совсем недурные.

– Ты ведь был писателем, – сказал Леон, набив рот копченой колбасой и хлебом с горчицей.

– Угу, – отозвался я.

– И в Арампрове участвовал?

– Вовсе нет.

– А знаешь о нем что-нибудь?

– Двое моих друзей были членами Арампрова.

– Они живы?

– Нет.

– И чему же учит Арампров?

– Право, не знаю, учит ли он чему-нибудь. Но у него есть вера.

– Расскажи мне об этой вере, – попросил Леон, продолжая жевать.

– Члены Арампрова считают, что люди не должны покоряться своим земным правителям, хранить им верность. Они верят, что в небесах обитает верховный пастырь, отец, который направляет нас. И только ему мы должны быть верны.

– Но это вовсе не политическая идея, – сказал Леон недовольным тоном. – Я-то думал, что Арампров – организация политическая, подрывная.

– Так оно и есть.

– Но это скорее религия. Об этом уже пять тысяч лет толкуют.

Мне пришлось с ним согласиться.

– Таков Арампров – организация, управляемая небесным отцом.

– Ты сам-то веришь? Думаешь, это правда?

– Верю, – ответил я.

– К какой религии ты принадлежишь?

– Ни к какой.

– Странный ты парень, – сказал Леон. – И что, члены Арампрова слышат голос этого верховного пастыря?

– Бывало, слышали, – сказал я. – Придет день, и опять услышат.

– А ты слышал?

– Нет, – признался я. – Увы, нет.

– Говорят, они занимаются подрывной деятельностью. Пытаются свергнуть Фримонта.

Я кивнул:

– Это верно.