Свободу медведям

— О да, — без всякого выражения повторил я. Я выглянул из мешка, чтобы только взглянуть на нее. Ветер слегка трепал ей блузку.

Я помню, что долго ждал, пока она ляжет, и наконец уснул, потому что она сидела очень долго. И, засыпая, я подумал: «Видимо, она собирается снова напялить свой чертов бюстгальтер».

Одним словом, я отдался во власть быстрых вод темной зимней реки. Во сне я плыл вниз по течению и просыпался только затем, чтобы сделать короткий рывок против течения. Но всегда спокойно, без всякой борьбы, позволял реке нести меня мимо ярко освещенных городов над водой, дрейфуя мимо лесопилок с пахнущими смолой, прибитыми к берегу бревнами, мимо молоденьких девушек, полощущих свое белье. Потом меня, окутанного пеной, неуклонно несло дальше, мимо обрывистых берегов, покрытых снегом, и был то ли рассвет, то ли закат. И олень спускался к реке на водопой. Здоровенный самец с целым гаремом самок, робко сгрудившимися позади. Он здорово смахивал на сернобыка. Он отважился ступить на тонкую кромку льда у берега. Он осторожно перенес свой вес на лед, легко и точно ступая своими острыми копытами. Самки жались друг к другу. Я прекратил дрейфовать; я шел по воде.

«Сгрудившиеся самки издают слишком много шуму», — подумал я. Но это была Галлен, сидевшая подле меня, напяливающая свой чертов лифчик — это точно. Только ее ноги вели себя как-то странно. Они дрыгались, словно крутили педали велосипеда внутри мешка. Что это? Она пытается влезть в пояс верности? Эта девица не дает ни единого шанса.

Но потом она снова скользнула в мешок, вытянулась рядом со мной, и я ощутил, как ее согнутое колено слегка коснулось моей руки.

Она сняла с себя одежду! Я притворился, что сплю.

— Графф, — позвала Галлен, и ее ступни ласково обхватили мою лодыжку.

Я слегка прижался к ней, якобы во сне.

— Эй, Графф! — сказала она снова. — Проснись, пожалуйста! — Но теперь, кроме ног, она обхватила меня руками. Потом зашевелилась, отрываясь от меня. И вдруг неожиданно навалилась на меня сверху внутри мешка; первыми на меня упали ее расплетенные волосы. Нас обоих обожгло то ли жаром, то ли холодом, и мы мгновенно воспламенились. Я почувствовал, как лед с краю обломился, и громадный олень поплыл на льдине. — Пожалуйста, проснись, — попросила Галлен. И так тесно прижалась ко мне, что я не мог пошевелиться.

— Я не сплю, — глухо выдавил я откуда-то из глубины. Но так невнятно, стараясь высвободить шею из-под ее плеча, что она могла меня не услышать.

Но не успел я повторить свой хрип, как она сползла по мне ниже и поцеловала в губы. И я снова захрипел. Ее мокрое лицо прижалось к моему — вот те раз: оказывается, она плакала.

Признаюсь, я был сбит с толку.

— Не делай мне никаких одолжений… если это лишь потому, что ты жалеешь меня… — сказал я.

— Это не так, — горячо запротестовала она.

— Вот как? — усмехнулся я, задетый, и убрал ее локоть со своей груди. Ее волосы покрыли ее лицо и мое. Потом она подняла мои колени, и я словно сложился вдвое под ней, а она ухватила меня за плечи и, свалившись с меня, перевернула на себя.

Теперь она рыдала в полный голос, и я поцеловал ее в губы, чтобы прекратить это. Мы катались внутри этого чертова мешка, чтобы как-то приспособиться.

— Я и вправду люблю тебя, Галлен, — сказал я, чувствуя себя обязанным произнести это. И она сказала мне то же самое.

Это было единственное, для чего нам пришлось делать усилие, — и только это запомнилось из необходимой прелюдии, которой мы не воспользовались более естественным образом.

Ее волосы обвили мою шею, она притянула ими мою голову к своей груди — такой маленькой, упругой и хрупкой, что я опасался, как бы не проломить ее и не провалиться внутрь Галлен. Я закрыл один глаз и прильнул им к пульсирующей вене на ее шее; она билась легко и быстро.

Как зимняя река, несущая вниз по течению отважного самца, который ступил на проломившийся под ним лед; его самки бежали за ним по безопасному берегу.

А Галлен спросила:

— Как это называется? Как ты назвал их?

— Семейные, — ответил я, но очень тихо. Ни за что на свете я не хотел бы прервать ее пульс.

— Ну тогда, — сказала она (и ее косточка на бедре уперлась в меня, когда она повернулась подо мной), — мои называются хаггис[26]. — Ее слез больше не было и в помине.

— Сними их.

Если бы только она, бедняжка, могла видеть внутри спального мешка.

Но когда я посмотрел, я увидел самца, который с трудом удерживал равновесие, — льдина под ним почти ушла под воду.

Если бы я обхватил большими пальцами талию Галлен и коснулся бы ладонями ее бедер, если бы как следует сдавил ее, то мои средние пальцы сошлись бы, как мне казалось, у нее на позвоночнике. Я приподнял ее.

Она невнятно застонала, словно этот звук вырвался из самых глубин зимней реки.

— Эй, Графф! — пролепетала она. — Куда ты дел мои хаггисы? Они были куплены специально для этой поездки.

Галлен помогла мне, когда я приподнял ее. Самки бежали шаг в шаг.

— Графф! — выдохнула она, и в горле у нее что-то пискнуло, прямо под пульсирующей жилкой, и ускорило ее биение.