Свободу небу!

При всплытии Бочкин кидался наверх, чтобы быстро выстирать испачканные матерчатые принадлежности. В положенный срок его с почетом проводили в отставку. Капитан лично выколол ему на руке татуировку заслуженного мичмана — подлодку в лавровом венке, у которой на тросиках, натянутых от рубки до носа и кормы, развевались разные тряпочки.

Бочкин имел право получить жилье под любым мостом, даже под Центральным. Но вместо этого отправился на глухую протоку, где, как уже говорилось, у его жены не было возможности услышать не только духовой оркестр, но и других мостовичек, чтобы изложить им свои взгляды на супруга, выбравшего такое странное место проживания.

Жаловаться самому мичману Бочкина не решалась. Она подозревала, что он подался на протоку потому, что тут нашлась полузатопленная бочка, похожая на подводную лодку, вставшую на дыбы.

Бережно прижимая к себе набитую бельем корзину, Бочкин спустился на пристань и окинул взглядом сосну, возвышавшуюся над ним, как зеленая гора. Вместо камнепадов с этой шуршащей горы регулярно обрушивались шишки и иголки, которые могли придавить любого мостовика.

Достав из корзины белую майку, он погрузил ее в воду. Со всех сторон к его рукам бросились сверкающие мальки и рыбы повзрослее. Через минуту вокруг мичманских ладоней образовался вращающийся шар, усеянный зеркальными осколками.

Даже щука, собиравшаяся к свае, откуда порой брюхался в воду голопузый и седой, но вполне съедобный на вид старичок, повернула к пристани.

Мичман при ее появлении не моргнул глазом. Все рыбы, включая щуку, прекрасно чувствовали его глубоководную натуру и устремлялись к нему, как к редкому водному позвоночному, обитающему на суше.

— Как живете? — спрашивали рыбы.

— Надеваю на голову аквариум, — неслышно, как положено рыбам и подводникам, отвечал Бочкин, зная, что, когда он сидит на корточках, рыбам не видно, что у него на голове. — И жилье у меня наполовину под водой!

В соседской свае со стуком распахнулось окно, из него вылетел короткий вскрик, за ним черный и белый парики, разные сверточки-упаковочки.

Наивные рыбы, решив, что трухлявая свая вздумала их чем-то угостить, скопом отхлынули от мичманских рук.

«Давно пора со стариканом познакомиться, — поднял глаза мичман. — Но как к нему подступиться? И бабка — огонь! Угощу-ка я их...»

Щука, услышав, что ее зовут, выставила из воды заостренную морду.

— Брысь, — сказал мичман. — Я случайно обмолвился.

Сверч не спал всю ночь. Он был уверен, что шпинатовцы наняли Лю для слежки за ним.

— Как она согласилась? — тоскливо вопрошал он. — Вчера, когда я услышал звук рожка, такой странный, будто он не из нашего, а из другого мира, где мы еще не отбились от эльфов и динозавров, будто молния сверкнула во мне! Надо браться за новое, великое заклинание… И на тебе, ко мне шпионов подсылают. И кого? Сестру!

— Успокойся, — гладила его Муша по горячечному лбу. — С какой стати шпинатовцам следить за тобой?

— Как с какой? — обижался Сверчок. — Кто отказался придумывать для военных подводную лодку? Я! Кто не осуждал неуживчиков? Опять я. Кто сам, как последний неуживчик, скрылся на протоке? И главное, — Сверч перешел на такой шепот, что даже рыбы не могли его услышать, — кто всегда ненавидел Правителя-Восхитителя и Правителя-Покорителя?

— Но об этом никто, кроме меня, не знает, — так же неслышно ответила бабушка.

— Мы всегда на подозрении. Помнишь инженера-мечтателя Турга?

— Помню. Он с лягушками экспериментировал, скальпелем их резал...

— Тург переехал на совсем другую реку и до самой смерти жил в безопасности. Но умирая, в бреду молил Шпинат: «Не мучайте меня, изверги! Не ломайте мои белые руки!» Вот и от меня шпионы не отстанут!

— Лучше думай о новом заклинании, — зашептала Муша. — Может, скажешь все-таки, для какого великого дела ищешь теперь волшебные слова?

— Стоит рассказать, и уже неинтересно выдумывать.

Слова, которыми Сверч разбудил бабушку наутро, совсем не походили на волшебные:

— Тысяча зыбунов! Я понял, зачем подослали Лю! — ударил Сверч кулаком по совершенно невинному тюфяку.

— Зачем? — сонно спросила Муша.

— Чтобы меня отравить! Впрыснули яд в пену для бритья, и, побрившись, я бы умер в страшных корчах!

Сверч подбежал к сумке, в которую бабушка сунула купленные товары:

— Надо выкинуть всю эту гадость!

— Давай я твою пену сама выброшу!

Но дедушка уже вытряхивал из сумки косметику и неизвестно как попавшие туда парики.

— Оставь хотя бы крем для рук! — взмолилась бабушка. — Меня же не собирались убивать!

Дедушка ударом локтя распахнул окно и высыпал в воду пахучие снадобья вместе с париками, которые бабушка собиралась на досуге примерить.

— Может, и не собирались, — повернулся он к Муше. — Но ты кремом намажешься, а потом до меня дотронешься, и я умру! Тогда и выяснится, что твои кремы тоже были отравлены.

Рыбы, тыкаясь носами в опускавшиеся на дно вещи, разочарованно убеждались, что съестными припасами тут не пахнет. И вправду пахло только вдохновением, но им, как известно, не насытишься.