Свободу небу!

Дедушка стал инженером-мечтателем и поменял свою фамилию. У него была вполне нормальная фамилия — Сверчок. Но она казалась ему слишком мирной и домашней, а юный дедушка хотел выглядеть грозно и загадочно, поэтому оторвал от нее и отдал в общее пользование две последние буквы, а себе оставил псевдоним Сверч, в котором ему чудился и сверлящий взгляд, и ворчание, и буйный смерч. С тех пор только бабушка называла его иногда по-старому, остальные знали под новым именем.

Самозабвенно он искал нужные и полезные сочетания слов, которые из предосторожности прежде всего испытывал на себе. Ничего опаснее нельзя было придумать. Иногда пришедшие на ум слова срабатывали точно по плану. Например, формула, делавшая внучек почти невидимыми, не подвела с первого раза. Но чаще бывали неудачи, грозившие не только дедушкиному здоровью, но и его жизни.

— Замышляешь одно, сочиняешь другое, получается третье, — наставительно поднимал он указательный палец.

Однажды к нему за помощью обратился дряхлый мостовик, который почти перестал слышать. Дедушка за неделю придумал для него сверхэффективную, как он думал, комбинацию слов и по заведенному обычаю сразу опробовал ее на себе. После этого внезапно его правое ухо многократно увеличилось и, сколько он ни бился, уменьшаться не пожелало.

Сверч, конечно, расстроился. Во-первых, он не предугадал подобный эффект. Во-вторых, его внешность была безнадежно испорчена. А дедушка с его поредевшей гривой седых волос втайне от бабушки верил: у него такой неотразимый облик, что любая мостовичка, даже не зная, что он инженер-мечтатель, без оглядки пойдет за ним под любой мост. «Одно ухо человечье, другое слоновье», — жаловался он.

Но бабушка умела находить хорошие стороны в самой наихудшей ситуации. Она вспомнила, что у некоторых царей вырастали ослиные уши, которые в подметки не годятся величественным слоновьим, и тем не менее ушастые цари не тужили и продолжали царствовать как ни в чем не бывало.

— Под короной что угодно спрячешь! — горестно замечал дедушка.

В отличие от ослиных монархов ему пришлось отказаться от головного убора. Его любимая панама, как он ни пытался ее уломать, всякий раз из-за выдающегося уха садилась набекрень. Он перестал стричься и начал зачесывать волосы на правую сторону. Но невообразимое ухо вылезало из-под них, как луна из облаков. К счастью, понемногу дедушка не только привык к нему, но и стал им гордиться, сознавая, что ни у кого такого уха нет. Видя, как мостовики отшатываются от него, он молодецки пожимал плечами: «Вполне соразмерное ухо!»

Хуже было другое. После необыкновенного разрастания уха слух у дедушки стал таким, что отдаленный комариный писк звучал для него паровозным гудком. Можете себе представить, как ему досаждали соседи, у которых плакали дети, пели и танцевали гости, падали ложки и тарелки.

Чудесные слова больше не приходили к нему. Сделанные на заказ громадные беруши не помогали. Бабушка предложила законопатить ухо пчелиным воском. Стало намного легче! Однако дедушке начало казаться, что в голове у него жужжат пчелы.

Тогда они жили прямо у Центрального моста. По мосту мчались не только машины большунов, но и гремели поезда. Это было очень удобно. Можно было следить за временем по поездам. Когда бабушка, разбуженная проносящимися под небесами вагонами, сонно спрашивала, который час, дедушка отвечал: «Уже седьмой поезд. Пора вставать!»

Но дедушка понял, что он здесь погибнет, и они переехали в самую глухомань, на заброшенную протоку, по которой проходила граница между владениями Прямой Реки и Извилистой Реки. Теперь Сверчу мешали только лягушки, птицы и крикливые насекомые.

— Не стойте на пороге, как пень на дороге, — не оборачиваясь к внучкам, приказал дедушка.

Сестры, чуть помедлив, протиснулись в кабинет. Чтобы войти в дедушкино обиталище, как он его называл, требовалось некоторое усилие. Дело в том, что после дедушкиного заклинания по переустройству сваи, кабинет у него получился слегка странноватым. Паркетный пол выглядел обычно, зеркально-дубово, но почему-то шел к окну под наклоном, а возле него вспучивался пригорком. Один угол комнаты был прямым, другой — острым, третий, наверно, предназначался для тупиц и назывался тупым, а четвертый — вообще ни на что не был похож. Потолок и стены выгибались, как застывшие волны. Короче, комната выглядела так, будто помещалась в кривом зеркале.

У того, кто сюда входил впервые или после долгого перерыва, с непривычки кружилась голова и подгибались ноги. Лишь дедушка утверждал, что комната у него удобная и очень уютная. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь предполагал, что его заклинание, наверно, сработало не совсем так, как замышлялось.

— Таким я и представлял свое обиталище, — настаивал он. — В нестандартной обстановке и мыслишь нестандартно!