Свободу небу!

— Прямоугольные существа обычно выбирают прямоугольные формы существования, — снисходительно согласился дедушка.

Перед входом в жилую сваю тоже завязалась непринужденная беседа.

— Бабка, вино есть? — жизнерадостно спросил сержант Секач, потирая пористый, как подтаявший сугроб, громоздкий нос.

— Я угощаю вином гостей или того, кто может сделать что-то полезное по хозяйству, — объяснила бабушка. — Что вы можете сделать?

— Я тебя в руках могу растереть, — ошеломленно ответил Секач.

— А мой муж вас в мотыля превратит, — возразила бабушка. — Или вместо носа хобот приделает. Пойдите посмотрите, какое у него ухо.

— Приткни язык к гортани… — начал Секач, но на всякий случай ощупал пятерней свой нос, не стал ли он удлиняться и изгибаться. — Какое дело расследуете? — глянул он на табличку с надписью «Исследователь Сверчкова».

Картошечка поняла, что сержант пошел на попятный.

— Языки насекомых изучаю, — холодно ответила бабушка.

— Они сболтнули не то? — догадался сержант.

Бабушка пожала плечами.

— Гзи-гзи-гзэо… — заскрипел кузнечик с берега.

— О чем это он? — полюбопытствовал Секач.

— Стихи читает… О лице.

— А как по-ихнему привет?

— Цыц!

— Что такое?! — опешил сержант, не привыкший к подобному обращению.

— Сами спросили, как кузнечики здороваются.

— То есть, значит, они кричат друг другу «цыц-цыц»... — растерялся сержант. — А потом?

— А потом, естественно, замолкают, — насмешливо объяснила бабушка.

Картошечка ткнула пальцем в самострел, лежавший на полицейском животе:

— Это у вас боевой арбалет?

— А ты как думала?

— Далеко бьет?

— На два метра! — похвастался сержант.

— На целых два метра? А ворону из него можно сбить?

— Я орла снимал с неба!

Изогнувшись в дугу для торможения, селезень в пестрых индейских перьях и скромная утка с шумом и плеском приводнились рядом со сваей, развернув за собой два широких кильватерных следа. Проплывая мимо полицейской лодки, покосились на нее: «Ботинок… Почему один? Обычно они, как утки, парами ходят».

Тем временем Кохчик слегка освоился с жизнью в кривом зеркале и, хотя еще не отрывал от пола свое мягкое место, заговорил более твердо:

— Не вздумайте меня во что-нибудь превращать, я при исполнении служебных обязанностей, — и, увидев, что дедушкин палец повелительно взметнулся к губам, продолжил шепотом: — Зачем прибыли на протоку?

Дедушка отодвинул книгу:

— Почему полиция Извилистой Реки допрашивает мостовика Прямой Реки?

— Вы в акватории Извилистой Реки, — встал на колени полковник.

— До сегодняшнего дня эта часть протоки относилась к Прямой Реке, — направился дедушка к окну. — Граница напротив красной кирпичной трубы. Полюбуйтесь! — И он осекся.

Труба отсутствовала.

— Большуны снесли ее? — изумился дедушка.

— Не знаю, кого и куда носят большуны, — держась за стену рукой, приподнялся Кохчик. — Но эта часть протоки исконно и законно принадлежит Извилистой Реке.

Внизу общались не менее оживленно. Сержантский нос масляно сверкал на солнце, соревнуясь с надраенными до золотого и серебряного состояния дверными табличками. Иногда казалось, что он их побеждает, но стоило взглянуть внимательнее, было видно, что таблички берут верх, так как не только ослепительно горели, но располагались выше лакированного носа.

Оставшийся без надзора Секач разбалтывал служебные тайны, с жаром повествуя про грозные предзнаменования, встревожившие полицию Извилистой Реки:

— У одного постового вдруг, ёксель-моксель, мундир пых и загорелся!

— Он курящий? — прервала бабушка.

— Кто, мундир? — недоуменно спросил Секач.

— Да нет, полицейский.

— Про это нам не сообщали. А еще дождь пошел, но вместо капель конфеты полетели.

— Конфеты? — не поверила Картошечка.

— Драже! — вытащил из кармана большой розовый шарик сержант и заботливо сдул с него табачные пылинки. — Бери! Мы у свидетеля изъяли как вещественное доказательство.

— Не ешь, — бесстрастно обронила бабушка.

— Почему? Конфеты хорошие, сосательные, мы всем отрядом пробовали, — обиделся сержант.

— Перед обедом нельзя есть сладкое, — объяснила Картошечка.

— А еще прибежал черный муравей и человеческим голосом заговорил, — таинственно продолжил Секач.

— И что сказал?

— Что победа будет за нами!

— Патриотическое животное, — покачала головой бабушка.

— Наш человек! — согласился полицейский. — Нутром чую, стрясется что-то небывалое.

Муарово-блестящий зеленый жук выполз из двери и уставился на Секача. Секач вздрогнул:

— Кто это?

— Немак, — погладила жука по панцирной спине Картошечка.

— Не кусается?

— Он только грубиянов не любит, — сказала бабушка.

Ни в чем не найдя согласия, дедушка, Кохчик, а следом Пава вышли из кабинета и стали спускаться по скрипучей лестнице. Каждой ноге ступеньки выдавали особые звуки. Самые душераздирающие выпали на долю сапог полковника. Но дедушка сердито глянул под ноги, и лестница мгновенно присмирела.

Выбравшийся из жуткого обиталища полковник с облегчением забубнил:

— Если эта часть протоки с ее рыбными, утиными, камышиными и прочими богатствами наша, вы должны выселиться или подать прошение о смене подданства. Если...