Свободу небу!

Отовсюду глядели книги. Кожаные корешки отливали позолотой и прозеленью, как лесные мухи. На столе лежали три огромных тома. Тот, что потоньше, назывался «О жизни», потолще — «О смерти», а самый увесистый — «Про ничто». В первый том Пава однажды заглянула и прочла Картошечке фразу: «Жизнь состоит из четырех звуков и мягкого знака».

— Из мягкого шмяка? — переспросила Картошечка.

Во второй том они опасались заглядывать. А про третий — строили догадки, почему он самый толстый, если про ничто можно написать только ничего.

Бабушка порывалась явиться в дедушкин кабинет с влажной тряпкой и навести там порядок: протереть книги от пыли, построить их в алфавитном или в любом другом порядке.

Можно было не сомневаться, если бы дедушка разрешил ей у него похозяйничать, она бы не только заставила засверкать все вещи и книги, но выпрямила бы и стены, и пол, и потолок. Но дедушка с досадой отмахивался от бабушкиных предложений:

— Все рождается из хаоса! — надменно изрекал он.

— Давай я хоть на столе приберу, — не отставала бабушка.

— Ты что! — подскакивал дедушка в кресле. — Не трогай эти три тома!

— Не трогаю я твоего тритона! — с досадой отвечала бабушка.

Девочки подошли к окну.

— Куда смотришь? — смело встала Картошечка рядом с дедом.

— Не орать у меня! — строго распорядился он, хотя Картошечка говорила тихим голосом. — Куда смотрю? На мост, конечно. Он хоть и железный, но такой допотопный, будто из деревянного века приполз...

— Почему мостовики всегда живут около мостов?

— Много лет назад на Земле обитали чудовища такой величины, что под ними земля дрожала.

— Больше сло... — заинтересовалась Картошечка.

Но Пава дернула ее за рукав:

— Больше собаки?

— В сто раз больше слона, тем более собаки, — снисходительно усмехнулся дедушка. — Этих чудищ все боялись. А мы — нет. Потому что они охраняли нас. Ведь к ним ни один зверь, ни одна собака не решались подойти, — снова улыбнулся он. — Вот мы и стали жить рядом с ними. Сказки стали складывать, что у больших всегда есть жалость и нежность к маленьким...

— А разве это неправда?

— Правда, как вода, бежит, — туманно ответил дедушка.

— И что дальше? — поторопила Картошечка.

— А дальше чудовища внезапно исчезли, выродились в ящериц, в птиц. Огромное всегда вырождается в маленькое. И мы остались без покровителей и защитников. Но потом появились большуны и научились строить мосты, и чем выше и длиннее эти мосты становились, тем сильнее напоминали пропавших великанов. Постепенно наши предки начали селиться под ними, поверили, что мосты будут охранять и оберегать их. Так мы и стали мостовиками.

— Большуны тоже станут маленькими? — неожиданно спросила Пава.

— Большуны? — хмыкнул дедушка. — Как бы они совсем не пропали.

— Я их ни капли не боюсь! — радостно подхватила Картошечка. —  И кузнечиков не боюсь, и ворон...

Она хотела с упоением пуститься в перечисление всех, кого не боится, но тут дедушка выставил в окно свое соразмерное ухо:

— Тихо! К нам кто-то плывет.

И хотя девочки ничего за мостом не видели и не слышали, они с любопытством уставились на протоку. И вправду, через несколько минут со стороны чужой Извилистой Реки под широким зеленым парусом, сделанным из лопуха, в протоку медленно вплыл и направился к дедушкиному дому старый разношенный ботинок, добытый, наверно, на устроенной большунами свалке.

— Полиция Извилистой Реки, — хмуро сказал дедушка. — Чего им надо?

Глава 3. Нарушители границы

Девочки кинулись на первый этаж. Пава зацепилась за коврик и проехала к выходу на животе.

Бабушка поджидала приезжих в дверях. Двое полицейских опустили бирюзовый, в белесых прожилках парус, привязали полинявшим шнурком с металлическим наконечником двухместный ботинок к обвисшей рыбачьей сети и, поправив колпаки с эмблемами в виде скрещенных клешней рака, тяжело вскарабкались на выступ у входа в домик.

— Полковник Кохчик, — отрапортовал первый из них с узким, будто лезвие топора, лицом и ледовитой усмешкой.

— А я, значит, сержант Секач, — пробасил другой, толстый и такой высоченный, что мог померяться ростом с гигантским одуванчиком.

Бабушка молча показала на медно-пылающую и никелированно-сверкающую таблички, привинченные к дверце.

— И о чем тут мечтают-инженерят? — спросила ледовитая усмешка.

— Пава, проводи половника к дедушке, — невозмутимо сказала бабушка.

Полковник вытаращил глаза, но у бабушки был такой спокойный вид, что он решил, будто ослышался.

Пава взбежала по лестнице и вежливо пропустила Кохчика вперед, заранее наслаждаясь предстоящей сценой. Полковник, властно шагнув в кабинет, остолбенел и шлепнулся — нет, шмякнулся! — на мягкую часть тела. Жизнь и вправду иногда состоит из мягкого шмяка.

С трудом он выговорил:

— Э-э-э, мне кажется, или у вас действительно все здесь сикось-накось?

— Здесь все как надо, — возмущенно оторвался от чтения дедушка. — А что в вашей голове, судить трудно. Впрочем, не совсем...

— Ой, не поворачивайтесь, у меня и так голова кругом идет! У нормальных граждан таких комнат нет.