Свободу небу!

— Если, если, — загнул два пальца дедушка, — это одна вторая вероятности. А если, если, если, если — одна четвертая. У вас сколько если?

Кохчик глубже надвинул на лоб колпак с форменными клешнями, будто для того, чтобы отгородиться от мира и спокойно посчитать, сколько у него «если» за душой. Но, видимо, сразу сбился со счета.

Сержант Секач прекратил болтать и встал по стойке смирно. Полковник полез за пазуху:

— Разыскивается опасный преступник.

— Преступник?! — удивились дедушка и бабушка.

Даже девочкам было известно, что на Прямой и на Извилистой Реках преступников не было. Чуть только среди мостовиков появлялся преступник, его сразу брали на работу в полицию. Звание и должность давали в зависимости от того, что он натворил.

Наверное, Секач, ставший всего-навсего сержантом, спер что-нибудь по мелочи. Может, сетку для охоты на пчел или ржавую алебарду. Про то, что совершили главные полицейские, например, полковники, лучше было не думать.

Кохчик показал рисунок мальчика с вьющимися темными волосами и одной белой прядью, торчавшей светлым хохолком.

— Совсем ребенок, — сказала бабушка. — Зачем он вам?

— Вас не касается, — с удовольствием отрезал полковник.

Вместе с сержантом он сошел к покачивающемуся на воде башмаку, спрыгнул в него и, развалившись на кожаной корме, зычно приказал подчиненному отдать швартовы, то есть шнурок, и поднять парус, то есть лопух.

Глава 4. Перекати-глаз

Чем хороша вода? Тем, что любые, даже самые неприятные ботинки не оставляют на ней никаких следов. Не прошло и минуты после отплытия полицейского башмака, а протока как ни в чем не бывало уже морщилась от ветра и не хуже фокусника жонглировала солнечными бликами.

— Взбудоражили, — проворчал дедушка. — Снова день ко всем мостам полетел!

— Может, скажешь, над каким заклинанием ты бьешься? — поправила шляпку бабушка.

— Секрет! — замотал головой дедушка.

— А сам говорил, что в компании секретов не бывает, — заметила Картошечка.

— Опять в беседу взрослых вмешиваешься, — укоризненно взглянула бабушка. — И в разговор с полицейским влезла. Не страшно было приставать к громиле?

— Дедушка сказал, у больших всегда есть нежность к маленьким.

Бабушка недовольно повернулась к дедушке.

Тот развел руками:

— Я о динозаврах говорил!

— Еще драже у него взяла, — вспомнила бабушка.

— Не только драже, — сказала Картошечка и вытащила из-за двери тяжелый самострел с полным колчаном.

Все обомлели.

— С таким и на динозавра можно пойти, — заметила Пава.

— Как это у тебя получилось? — наконец спросил дедушка.

— Когда бабушка в кухню пошла, я сказала ему: «Давай арбалетами меняться!»

Дедушка глубокомысленно почесал за ухом. Трудно сказать, за большим или маленьким, потому что он сам этого не заметил.

— А где драже?

Картошечка нехотя полезла в карман шортов, но, когда вытащила руку, немедленно выронила поблескивавший розовый шарик, и он покатился по полу.

— Ловите его! — вскричал дедушка.

Из кухни шарик прытко перекатился в гостиную, будто пол в кухне был крутым, как в дедушкином кабинете. Хотя здесь пол был абсолютно ровным. Еще удивительнее драже повело себя, подкатившись к лестнице. Оказалось, оно умеет прыгать. Подскакивая, шарик пересчитал все ступени и шмыгнул в приоткрытую дверь кабинета. Бабушка, вбежавшая следом, крикнула «Кар!» и еле выковыряла его указательным карандашом из-под плинтуса.

— Что бы я делала без моего карандаша? — воскликнула она.

Ежедневно бабушка записывала свои дела. Листок с перечнем дел она клала на стол и, сделав дело, тут же вычеркивала его. «Ты даже умереть забудешь, если не запишешь!» — качал головой дедушка.

Но с тех пор, как приехали внучки, огрызок карандаша, служивший для записей, стал таинственно пропадать. То он скрывался под столом, то необъяснимым образом оказывался под подушкой у Павы. И пока бабушка разыскивала его, она забывала, какое очередное дело хотела записать.

В сердцах она попросила дедушку придумать слова, которые бы превращали ее указательный палец в карандаш. Дедушка написал заклятье на бумажке, и бабушке, едва его прочитала, немедленно сожгла. «Вы бы мне весь дом разрисовали, если б узнали!» — сказала она внучкам.

С того дня чуть только она шептала несколько неведомых слов и говорила: «Кар!» — что, естественно, означало «карандаш» — у нее сразу вместо указательного пальца отрастал длинный и острый, хотя слегка кривоватый карандаш. Записав новое дело, она говорила: «Рак!», что, разумеется, означало «ракандаш», и на руке снова появлялся обычный палец. Только кривился больше обыкновенного.

Бабушка подбивала и дедушку обратить свой палец в ручку или в карандаш.

— Я могу ручку, как спичку, сломать и в окошко выпроводить, — упирался Сверч. — Что будет, если у меня появится пишущий палец? Я его оторву и выброшу!

Бабушка отступила и в одиночку наслаждалась преимуществами своего положения. В доме то и дело слышалось: «Кар… Рак».

Было лишь одно неудобство: часто бабушка забывала вернуть палец на место и, пробуя на плите воду, сердилась, что та долго не нагревается.

— Покажите мне это! — гневно потребовал дедушка.