Свои люди (сборник)

…Машина неслась по ослепительно-сверкающему, высвечивающему миллионами зеркалец зимнему шоссе. И казалось, что мы не едем, а летим в этом ясно-прозрачном морозном воздухе холодного, солнечного, декабрьского дня. Потом мы свернули с шоссе, и дорога начала петлять и выгибаться, резко спускаясь вниз или, напротив, дыбясь, как спина разъярённой кошки. Автомобиль прыгал со склона на склон легко, как игрушечный, я тихо ойкала и прижималась к твоему плечу.

– Не бойся, – сказал ты, не отрывая взгляда от ветрового стекла. – Всё же едешь с бывшим гонщиком.

Есть виды спорта, которые формируют человека. В них не бывает случайных людей. Они диктуют образ жизни, круг общения, мышление, черты характера… Они забирают человека целиком. Таков альпинизм. И альпинисты – это целая каста, особая порода людей, исповедующих религию гор. Для них наша обычная жизнь – пища для диетчиков.

Автогонщики – тоже каста. Стремиться на автодром, разбившись в нескольких авариях, ещё помня гипсы и бинты, как будто вся жизнь сузилась до кольца баранки, уперлась в гоночные круги, как будто без скорости и её ощущения пьяняще-шального и нет больше радостей… В автогонках нужен характер! И какой – железобетона. Случайно видела фотографию – ты за рулём в гоночном шлеме. Человек из касты, гонщик серебряной мечты…

Если и стоит любить мужчину, так за мужественность. И этот железобетон в характере, перед которым только склониться, повинуясь безропотно, беспрекословно, глаз поднять не смея… Как надоело руководить и вести, быть независимой, образованной, самостоятельной, насмешливой, высокооплачиваемой, наконец! Когда в самой природе заложено – за мужем (мужчину в древности мужем называли), как за каменной стеной. Он – господин, повелитель, за ним не обидят, не уведут, за ним спрятаться можно от всех напастей, бед, огорчений… Он мужчина и он решает! Где такие сейчас?

Ленка сказала:

– Перевелись, вымерли.

А мне повезло – я тебя встретила…

Письмо третье

Давай всё вспомним… Как познакомились, друг на друга посмотрели, чужие ещё совсем, незнакомые, разные. Я всё вспоминаю, кто на кого первый внимание обратил. У Ленки компания собиралась. И я тут случайно. Весёлая, радостная, победительница – как же, завтра на поезд и в путешествие! И какое – позавидуешь. А здесь, это так: проездом.

Ленка у меня на свадьбе свидетельницей была. А потом Олег приехал и увёз Ленку в Москву. В Ленинграде много подруг осталось, жили, учились вместе, работаем, а Ленки всё равно не хватает. Её место рядом со мной пусто. Была бы Ленка… Хожу ей звонить, когда совсем невмоготу. Автомат съедает горсть пятнадцатикопеечных кругляшек, а я выхожу из душной кабины с ощущением, что недоговорила самое главное.

– Ты, главное, перетерпи, – говорит Ленка. – Это сейчас трудно, а потом пройдёт.

– Пройдёт… – соглашаюсь я.

И опять вспоминаю:

Ты ведь с первого взгляда совсем обыкновенный. Не красавец там какой-нибудь с печатью романтического героя, не бабник со связкой ключиков к каждому женскому сердцу.

– Бабник – это ведь необъяснимое, а потому и манящее такое, – Ленка как-то сказала, ещё в юности, когда я зелёная была, как горох. А она всегда старше казалась, не по возрасту, по зрелости внутренней.

Так вот, я – победительница в тот вечер, а на тебя – обыкновенного, в основном в этой шумной компании молчавшего, внимание всё же сразу обратила. Не сразу поняла почему, а обратила.

Хохотали заливисто, от души над Мишкиными анекдотами, индейку ели, а кости, как на древнем пиру, в большой глиняный горшок бросали – Ленка с Олегом из Средней Азии привезли, а потом (Мишка, что ли, начал?) принялись из игрушечного пистолетика стрелять по мишени. У моего соседа дома тоже такой пистолетик есть, резиновой присоской стреляющий. Дома я бы в жизни в руки его не взяла. А здесь, как с забором у Тома Сойера, гудящая, азартная очередь выстроилась – все стрелять хотят.

Я два раза промазала, а затем ты подошёл. Встал рядом, вытянул мою руку с пистолетиком, прицелился – курок нажал.

– Десятка! – завопил Мишка.

– Ещё один выстрел! Только без помощи, так нечестно…

Ты мою руку отпустил, и я промазала.

Письмо четвёртое

Я тебе объяснить попыталась, ты недослушал, отмахнулся. Глупостями женскими посчитал, придумками. А я знаю.

– Я верю в то, что вижу, – ты сказал.

– А я верю в то, что чувствую, – я ответила.

– Да разве можно чувствам верить? – ты продолжил. – Они сиюминутны. Пых! И нет, горстка пепла осталась…

Завидую – ты живёшь действием, поступком, они всему у тебя мерило. А я чувством – типичная женщина…

– Так вот, ты недослушал. Я вокруг каждого человека биополе чувствую. Ощущаю мгновенно, всей кожей. Могу даже не разговаривать, в лицо не заглядывать – просто подойти и постоять рядом, и уже знать: нравится, не нравится, могу ли с ним общаться, дружить. У иных биополе слабенькое, чуть-чуть. С ними мне просто, но неинтересно. У других, как у меня – среднее, это мои друзья. И редко-редко, как у тебя, не биополе, а излучение настоящее. Магнит – а я гвоздик маленький, в его силовое поле попавший…