Свои люди

— Старая, Мишенька! Мне ведь двадцать четыре года скоро… Эх, ничего-о! Квартиру получу, а там… Обещал Родькин! Три года обещанного ждать придется… — В глазах ее блеснула дурашливая, игривая ухмылка. — Тоже гусь лапчатый! За внуками ходить, а туда же… Но я еще поду-у-умаю… Мужики вы, мужики! Вам только улыбнись… Меня с ним Сашка познакомил. «Подлечи человека!» Пациента нашел… В больницу на «Жигулях» заедет. «Цветочки! Юлия Павловна, на память! Травки у вас, случаем, дефицитной нету для желудка?» — «Да вы, — говорю, — ложитесь на обследование!» — «Что вы, что вы! Я уколов смерть как боюсь!»… В это, конечно, поверить можно… Есть такие люди, уколов боятся. Правда, это еще зависит, как колоть. Со мной медсестра работает, Лиза Ивановна… Вся из себя! Двадцать лет стажу, а колет как практикантка. А я уколю как перышком… Ну что приуныл? Не дам, не дам тебе унывать! — прижалась щекой к Мишаниной щеке, зашептала успокоенно, доверительно-ласково: — Дите ты, мое дите-е!.. И сердечко у тебя бьется, как у воробышка! Слышу, слышу, Мишенька…

8

Потайным узелком завязалась эта ночь в Мишани-ном сознании. Но счастье ворованное, под утро тревога пересилила. Помчал на резвой скорости в Ачуры. В переулке у дома Филецкого заглушил двигатель, покатил мотоцикл к калитке (попотеть пришлось — переулок шел в гору), в дом заходить не стал, шмыгнул вниз по переулку к райпотребсоюзу. Рановато, правда, было туда идти.

Солнце, щурясь спросонья, только-только вставало, выглядывало нехотя из-за холмов. Подновленные ночной сыростью черепичные крыши домов, листья акаций у обочины дороги дышали еще сонным покоем. Утренний мир был молодым и чистым.

Мишаня поднялся на второй этаж, опрятно пахнущий вымытым полом, дверь в кабинет Юрия Аркадьевича была открыта для уборки, но самой уборщицы не было — домывала пол в конце коридора. Мишаня прошел в свою комнату и только за стол умостился, тело обмякло, забылся в нестойком сне. И сразу горячо стало от Юлиного дыхания. Обняла его крепкими ладошками, прижалась щекой. «Спать, спать!» — шептал, отталкивал, бился в висках изнуренный Мишанин голосок. Но Юлия спать не давала, вцепилась в плечо.

— Сынок, а, сынок?!

Мишаня вздрогнул, открыл глаза, и первая мысль, ожившая в сознании, была о том, что здесь, где он сейчас находится, спать нельзя.

Над столом склонилась пожилая женщина-уборщица. Глаза ее, по-хозяйски бесцеремонные, глядели на Мишаню с озабоченной строгостью.

— Не заболел, часом?

— Нет. С чего вы взяли? — Мишаня встал из-за стола.

— А что ж на собрание не идешь?

— Какое собрание?

— Обыкновенное, сынок, обыкновенное! А пылищи у тебя тут скока! И как я паутину с углов посымаю? Глянь, скока паутины! Это к безденежью! Самая верная примета. Точно тебе говорю… Вот Юрий Аркадьич! Чистоту лю-юбит! Я ему с мылом через день мою. А мыла, три бруска на месяц, не напасешься. Я ему говорю…

Что она дальше говорила, Мишаня слушать не стал. Вышел в коридор. На лестничной площадке больно ушибся коленом о стенку массивного сейфа (кто его только здесь поставил?), побежал в самый конец коридора.

Собрание еще не начиналось. У дверей покуривали незнакомые люди, все, видать, работники райпотребсоюза. Мишаня пригладил наспех волосы, успел отметить про себя, что выглядит, в общем, нормально, — выстиранная Юлией рубашка была, правда, еще волглой, но галстук с искрой завязан как следует, — вошел в зал.

Филецкого в красном уголке не было. Увидев в первом ряду Анну Васильевну, Мишаня хотел рядом сесть, но уж очень неприступным и официальным, как на фотографии передовиков, было у нее лицо, к тому же рядом примостилась Аза Францевна, строгая, нахохлившаяся. Много было людей незнакомых Мишане.

Фотий Маркелыч сидел особняком, картинно облокотившись на соседние стулья. Он был в голубом костюме — ворот красной рубашки навыпуск. Увидел Мишаню, повернул короткую шею, глубоко посаженные глазки блеснули в снисходительном почтении.

— С массами, Михаил Петрович? Или в президиум?..

— Здесь посижу, — ответил Мишаня и, пригибаясь, словно опоздавший на киносеанс, присел рядышком.

От Фотия Маркелыча пахло одеколонной свежестью. Он пожал Мишанину руку, уставился на сцену, где в одиноком величии возвышался огромный стол.

— И что тянут? — вздохнул мясник.

Мишаня обернулся, чтобы поглядеть еще раз на людей в зале. Но в это время из боковой двери вышел председатель райпотребсоюза Лев Иванович. За ним, прижимая к груди красную папку, шла незнакомая Мишане высокая черноволосая женщина в строгом сером платье. Юрий Аркадьевич семенил сзади, молчаливый и сосредоточенный. И только когда женщина подошла к столу, предупредительно улыбнулся, с легким полупоклоном пододвинул ей стул, приглашая сесть, уселся рядышком.

Лев Иванович вытер платком широкий лоб, оглядел внимательно зал, словно с каждым из присутствующих хотел поздороваться лично, и полные губы его растянулись в улыбке.

— Сто процентов присутствует! А? Это хорошо-о-о-о!

— На то мы и кооперация! — выкрикнул кто-то из задних рядов. Лихая, веселая сила звенела в голосе.

В зале одобрительно зашумели.