Свои люди

— Думаешь, пьяный? — усмехнулся Филецкий. — Не бои-и-ись! Я пьяный никогда не бываю… Выпимши, да! — Он обнял Мишаню за плечи, заглянул в глаза. — Ну! Не злись ты-ы-ы-ы! Не зли-и-и-ись! Люблю я тебя! Простоту твою люблю-ю-ю! Эх, Миша, Миша! Учиться тебе надо у жизни. Учиться! Техникума тут мало… Я вот диплома не имею. Мне трудней, чем тебе, было начинать. Меня Аркадьич сюда пристроил… Понял, нет? Кто я был? Паца-а-ан! А уже по району мотался. И все сам! Это сейчас все цивилизовались. Компот холодный понравилось пить. А раньше, милый мой, холодильников было — раз, два и нету! Какой там холодильники! Машина по улице проедет, бежишь за ней и себя не помнишь… А моторы — это я уважа-а-а-аю! Меня за это чуть из школы не исключили. Там как было? Мотор от полуторки валялся на металлоломе… Какой мотор? Скелет… А мы с дружком… У меня корешок был Коля Брынзарей, жох парень… Мотор этот домой притащили, электростанцию хотели сделать… Пацаны-ы-ы-ы! Что с нас возьмешь? А нас попутали… На линейку перед школой! Позор расхитителям! Понял, нет? Это мы расхитители? Старую рухлядь, никому не нужную, с металлолома забрали. Выговор мне… А матушка к директору, боялась, что совсем исключат, проси-и-ила! А кто попросит? Отец с фронта не вернулся. Голодовку с сестренкой пережили. В бедности мы жили, Миша! В лютой бедности… Как счас помню… Мать стаканом кукурузной муки разжилась, мамалыги сварила…

Филецкий остановился, сжал голову ладонями, вдруг глянул в лицо Мишанино совершенно трезвым, пронзительно острым взглядом, словно резанул по лицу.

— Никогда я это не забуду! Никогда! Я этот стакан кукурузной муки по-о-омню! Просить мать не умела. Можно было, конечно, бумаги собрать, нам бы за отца дали… Неграмотная… Я потом, потом уже понял, только на себя в этой жизни можно надеяться! Только на свои плечи… А матушка как хотела, чтобы я образование имел. Хотела меня на ноги поставить… А когда нас на линейке отчитали, меня си-и-ильно заело… Бросил школу! И не жалею! Эх, Миша, Миша! Ниче-е-е! Не согнулся! Видал мои книги? Я сам себя выучил. Са-а-ам!

Филецкий уселся на мотоцикл, включил зажигание. Красный огонек индикаторной лампочки испуганно замигал.

— Давай я поведу! Мы в техникуме вождение проходили! — забеспокоился Мишаня. — Ты же пьяный, Саша!..

— Да не бои-и-ись! — вскинул голову мастер. — Садись в коляску!

И рванул мотоцикл по ночному проселку. На сиденье держался уверенно. Только в переулке у самого дома пригасил скорость, закатил мотоцикл под орешник. Глянул на недремлющее в глубине двора окно, приложил палец к губам.

— Тс-c! Ревизор не спит! — И крадучись пошел к веранде.

В доме в самом деле не спали. В ярком свете прихожей успел увидеть Мишаня воинственно мелькнувшую ночную рубашку хозяйки, шмыгнул в свою комнатушку, прислушался.

Тишина за дверью показалась долгой. Потом послышался голос Марины, негромкий, просящий:

— Сколько это будет продолжаться? Скажи, сколько? Вчера не ночевал! Сегодня пьяный! Когда ты меня мучить перестанешь?..

— Тише, тише, мамочка! — непривычно-ласковый, желающий примирения послышался голос мастера.

— Да разве я кричу? Ты мне ответь, до каких пор это будет продолжаться? Когда ты человеком станешь?..

— Ну, ладно-ла дно… Ну… Дочечку разбудишь…

— О дочке вспомнил! Бессовестный! А ты ей хоть внимание уделяешь, дочке своей?! Ты, как отец, ей хоть книжку прочитал? Для кого ты их собираешь, эти книги? Ты ведь знаешь, я Леночке в школе не могу много внимания уделить. Это могут истолковать неверно… Но ты отец… Господи, господи! То у него заказы, то халтура! Надоело! Честное слово, надоело, Саша! Уеду к матери! И живи как хочешь! Пей! Заводи любовниц! А меня оставь в покое…

— Каких еще любовниц? — Голос у Филецкого окреп. — Это тебе что, Маланья нагадала? Ты это кончай! Да, я езжу! Да, мотаюсь! А для кого? Для кого, спрашивается, я это все достал? Для Пушкина Александра Сергеича? Нет! Ты это бро-ось!

— Саша! Ты мое отношение к вещам знаешь! Я этой болезнью не заражена! Я покоя хочу, пойми ты… Господи! И что я тебя встретила? Я волнуюсь, Саша! Ты ведь за рулем! Ночь-полночь… Ведь я живой человек, Саша…

Голос Маринин утих. Но в «избе-читальне» долго еще горел свет и слышались нервные шаги. Потом свет погас, и тишина, безголосая, слепая, улеглась в доме.

Мишаня лег не раздеваясь. На душе у него было тяжело, по-сиротски тоскливо. Голос Маринин еще не утих в его сознании, и он чувствовал и свою вину в этой ссоре, и снова упрекнул себя за то, что остался и не ушел в гостиницу. Закрыл глаза и увидел улыбающегося Юрия Аркадьевича. Он тер друг 6 дружку мягкие ладошки, сухие, бескровные губы его шевелились. Мишаня вслушался. Он догадался, что Юрий Аркадьевич говорит ему что-то очень важное. Но что? Что? Разобрать не мог. Потом лицо Юрия Аркадьевича исчезло, и ясно вспыхнули на склонах холмов огоньки, манящие, теплые, словно живые.

Сердце у Мишани заныло. Он проснулся.