Свои по сердцу

— Не плачьте, мамаша! Ну, к чему? Ваш Антоша жив и здоров, дом у нас, как говорит Марфуша, полная чаша, люди нас не забывают, на обед сегодня, если не ошибаюсь, рыба. А я перед рыбой — водочки!

Евгения Яковлевна прижалась к сыну, поймала ползавшую по оконному стеклу муху, но муха нашла лазейку меж неплотно сжатых пальцев и с победным жужжанием полетела к потолку.

— Спаслась, — тихо сказал Антон Павлович. И задумался о чем-то. Евгения Яковлевна заглянула ему в глаза.

— Нехорошо тебе, Антоша, да? Знаю я, голубчик, все знаю!

— Сядьте, мамаша, не надо плакать. Я, знаете ли, люблю, когда вы веселая.

— Я старуха, друг мой, я свое отвеселилась, а вот тебе надо бы веселее жить. Сорок лет всего! В твои годы люди пляски пляшут, по белу свету бегают. Женился бы да уехал бы куда-нибудь подальше — в Турцию или в этот, как его, — в Рим. Говорят, такая страна есть, что круглый год июнь месяц. Вот бы тебе туда!

— Хорошо, мамаша, только, пословица говорит, что где нас нет, там оно как будто и превосходно. А там, где мы, — жалуются люди: и то нехорошо, и это не так, и то плохо… А жениться я не прочь, только на ком же это мне жениться?

— На хозяйке да на няньке, вот на ком, — четко проговорила Евгения Яковлевна и торопливо вышла из кабинета, притворив за собою дверь.

… В полдень дождь перестал, небо очистилось от туч, по-летнему засияло солнце, и Антону Павловичу захотелось выйти из дому — самому сдать письма да заодно навестить доктора Средина. Но в кабинет опять вошла мать и спросила, не хочет ли Антоша взглянуть на рыбу, купленную на базаре Арсением.

— Сделай милость, не сердись, поди погляди на рыбу! Арсений говорит, что это окунь, а я, слава тебе, господи, видала окуней на своем веку, у нас в Таганроге окуни и в лавке продавались, сама отвешивала. Марфуша говорит, что эту рыбу гости съедят и названия не спросят.

В кухне на столе лежала огромная, фунтов на двадцать, рыба. Арсений смотрел на нее почтительно и удивленно.

— У кого рыбу покупал? — спросила Евгения Яковлена. — Кто продавал, тот знает, что за рыба.

— У турки покупал, — ответил Арсений. — Я его пытаю: «Что за зверь?» А он говорит: «Бери ее всю за полтинник». Я ему говорю: «Сорок». Он говорит: «Себе дороже». Я, значит, за сорок пять копеек и купил. Ежели эта рыба не окунь, так тогда дельфин. Из него еще душистое мыло делают.

— Не буду я эту рыбу жарить, — сказала Марфуша. — Голова у нее собачья.

— У щуки голова похуже будет, — нерешительно произнес Арсений. — Послали за рыбой, а когда принес, говорят — собака…

Антону Павловичу стало скучно, нехорошо, хоть плачь. Он постоял с минуту возле стола, пожал плечами и решительно ушел к себе. «Нет, надо хоть что-нибудь сказать, так нельзя», — подумал он, вернулся и объявил:

— Я справился в атласе рыб и могу вас, друзья мои, успокоить, — эта рыба называется так: морской критик. Питается молодыми неопытными рыбами, лает как собака, живет до ста лет. Жарить эту рыбу необходимо на сильном огне, иначе сбежит и наделает бед. Друг Арсений, снеси на почту письма, это вот и вот это. Пожалуйста, Арсений!

Прошел к себе, прилег на диван, вспомнил слова матери о том, что ему всего лишь сорок лет. Да, только сорок лет. Уже сорок. Жизнь уходит; еще год, два, три, четыре, а там, смотришь, и конец. Все чаще и чаще стал он думать о смерти и уже привык не бояться этих дум. Вот и работается не так легко, как когда-то, — за весь прошлый год написал всего только пять рассказов. Да и гости мешают, подло мешают, портят настроение, вносят смуту и тоску по нормальной, интересной жизни. Хотя вон у Льва Николаевича Толстого гости со всех концов земли… Вспомнил о Толстом, и сразу легче стало. Все можно стерпеть, все можно перенести до тех пор, пока жив и здоров Толстой.

Антон Павлович встал, дурное настроение его прошло, на сердце потеплело, — он вспомнил отца, и ему захотелось поговорить о нем с матерью.

Евгения Яковлевна сидела у себя в комнате и перелистывала «Ниву» за 1898 год. Антон Павлович опустился в глубокое покойное кресло, ласково взглянул на мать.

— Спасибо, что пришел, Антоша, — сказала она. — Гостей сегодня нету, к чему бы это?

— К хорошему, мамаша, не иначе, к хорошему. Кстати, пока жарится морской критик да гостей нет, расскажите-ка что-нибудь из молодых лет ваших…

Евгения Яковлевна закрыла «Ниву», руки сложила на груди, восхищенно оглядела сына.

— Вот погоди, женишься сам да детей народишь и будешь им рассказывать. Ну, какие истории расскажешь им?

— Какие? Гм… А вот расскажу, как гости ездили, работать мне мешали. Про дедушку расскажу. О том, как я — помните? — в Таганроге товар в лавке отпускал да как-то раз вместо четверти фунта орехов взял да целый фунт отвесил!

— Ну? — недоверчиво и вместе с тем испуганно спросила Евгения Яковлевна. — Как же это ты, а? А получил за четверть фунта?

— А получил за четверть фунта. И мне досталось, не помню только, от кого — от вас или от папаши. А то еще такой случай был: покупал мужик хомут, а денег у него и не хватало. Я ему в долг поверил.