Свои страницы. К творческой автобиографии

И образ отца — с такою подсветкой, и образ самого этого святого юноши, и то, на что Твардовский так точно намекнул своим «а все же, все же, все же...».

Расшифровать страшную цифру — двадцать миллионов — свыше человеческих сил, к этому можно лишь прикоснуться, поняв такого вот Леню хоть немного, благодаря тому, что сам он помог себя увидеть. Правда, помог — в соединении с образами двух выдающихся людей, отца и дяди... Еще раз — что за семья!..

***

Ожешко, «Меир Езофович».

С трудом преодолев вступление, затем прочитал почти залпом. Утомленный этим читательским напряжением, делаю такую «несерьезную» запись:

Книга благородная, романтичная, но... У бедной героини есть коза, почти как ангелок беленькая, коза доится, значит, у нее был козленок, у нее запросто может быть и другой, для этого есть в местечке козлы. Однако герой, красивый телом и душой юноша из богатой семьи, в порыве чистой влюбленности, обещает героине купить козленка, а поскольку ружье должно стрелять — в конце книги этот козленок, купленный, появляется.

Бедная пани Элиза. Такая прозаичная мелочь сама лезет в мою голову, подбивает по-крестьянски засмеяться...

***

Парень захотел идти в партизаны и по наивности, вполне понятной, сказал об этом отцу. А отец испугался, заявил «куда следует», думая, что сопляка попугают и — все. А сына — повесили. Тогда «вершители народной справедливости», автор этих «художественных воспоминаний» и еще один, пошли убить отца...

Три человека, умные, бывшие участники войны, когда я рассказал им этот эпизод из прочитанной рукописи, сразу же — каждый отдельно, в разное время — сказали: «Отец и так наказан!..»

Дальше. В деревню ту как раз явились немцы и полицаи, и двое «народных мстителей» поспешили сделать свое дело так, что в хату тому отцу кинули гранату. Кто там был, в той хате, кроме отца,— это уже остается в подтексте...

А немного выше идут авторские сопли насчет необыкновенных очей жены, любви к их доченьке и чудесной ночи в стогу... Литература, боже мой!.. И апломб, как у маршала...

К этим качествам у автора — еще и дикая смесь документального с «художественным», от которой хочется завыть.

***

Ахнул, услышав о смерти Шукшина.

Почти сразу же вспомнил, а потом снова и снова вспоминал его из фильма «Калина красная». Там, где он идет на смерть... нет, перед этим,— как он покорно, до боли покорно идет впереди тех, кто ведет его избивать: бывший муж его любимой со своими дружками.

Как Мишу вспоминал,— идет он в старом, великоватом для него моем пальто,— воспоминание живое, сразу после похорон, воспоминание, от которого я тогда, наконец, по-настоящему заплакал...

***

Магнитом памяти вытягиваю из многолетних записей мелочи, нужные для «Веселого землячества».

***

Лезет и лезет в голову дурная мысль о том, что никто из нас, пяти братьев, не дожил до шестидесяти... Это они, четверо, уже не дожили, очередь за мной. И сегодня проснулся с такой мыслью. Записываю — чтобы отогнать ее, чтобы не накаркать, или — еще хуже, чтобы потом кто-нибудь поверил в мое предчувствие.

Даже в «Веселом землячестве» вчера тянуло к тому, чем каждый из тех весельчаков кончал, и это грустно сбивало меня с замысла.

***

Редактору: «Я не думаю фильтроваться через ваш интеллект». А все же приходится. И то возмущение — так и осталось во мне.

***

Хорошо иметь дома что-то очень свое и быть далеко в людях скромным,— иметь, скажем, клинику, в которой ты хороший хирург, каскад электростанций, построенных по твоему проекту, кукурузное поле, на котором теперь буйно растет тобою ухоженная кукуруза, полочку книжек, тобою написанных...

Такие мы в нашей дружной испанской группе.

***

От моря, спокойно-холодного, тяжело идем по песку и по гальке, немного за всеми, словно устали больше всех. Я пошутил: может, поднести ее, такую маленькую, тихую армяночку, и она впервые взяла меня под руку. И рассказала, что когда рождается молодик, по их народному поверью надо посмотреть в лицо доброму человеку, чтобы целый месяц быть потом счастливым. И вот она — учительница родной литературы, мать взрослой дочери, хотя и сама сначала кажется все еще молодой,— она без кокетства сказала, что теперь, как только увидела здесь, над испанским краем Средиземного моря, этот светлый, общечеловеческий серпок — подумала обо мне. И я поцеловал ее маленькую теплую руку.

Смущенная благодарность, пожелание счастья.

Тем более что молодости нам отпущено так немного, как там ни «молода душа», от чего временами можно быть гадким самому себе и смешным для других.

***

Молодые венгры из их представительства приехали сюда, в Сагунту, из Мадрида, встретить Наташу Залка, чтобы завтра, в Валенсии, пойти с нею на могилу ее знаменитого отца. Один из них, красавец Андраш,— внук и сын интербригадовцев. Вот где семейная гордость!..