Своя земля

Владимир Кузьмич тоже догадывается, о чем будет говорить Гуляева. Она, конечно, скажет, что председатель и агроном могли бы найти, в каком поле посеять эти тридцать гектаров, не такое уж неразрешимое дело, но не сделали этого, потому что Ламаш зазнался, он, видите ли, уверен, что лучше понимает интересы колхоза, а его помощники заодно с ним; да это и понятно: меньше работы — меньше заботы. Владимиру Кузьмичу немного жаль Гуляеву, — она Тимирязевка, агроном с большим стажем, много лет работала в совхозах, он преклоняется перед ее знаниями и авторитетом, но она связана своим положением. По собственному опыту она знает, как трудно взять да и сразу переиначить все, что было рассчитано, проверено, слажено, но ей сейчас, как председателю райисполкома, придется говорить не то, что она знает и думает как агроном.

Однако он услышал не то, чего ожидал.

— Меня не удивляет, что товарищ Ламаш не выполнил наше указание, это уже не в первый раз, — сказала Гуляева, приподнимаясь и шумно отодвигая ногами стул. — Он ведет себя слишком самостоятельно, я сказала бы, заносчиво, как будто колхоз отдан ему на откуп. Я вспоминаю, как он спорил, как сопротивлялся, когда увеличили план сева, и хотя согласился, но только для виду, как я теперь понимаю… Это вам так не пройдет. — Она впервые взглянула на Ламаша и пристукнула костяшками пальцев по столу. — Мы не позволим сидеть хозяйчиком на колхозной земле, учтите на будущее…

Заметив, что Владимир Кузьмич недоуменно пожал плечами, она гневно повторила:

— Да-да, не позволим! Нянчиться с вами не будем… Учтите, товарищ Ламаш!

— Верно, Галина Порфирьевна! — громко подал голос со своего места второй секретарь Завьялов.

Владимиру Кузьмичу сделалось ясно, что ему не миновать наказания — выговора, а то и чего похуже, — у членов бюро, очевидно, уже сложилось неблагоприятное о нем впечатление.

А Гуляева продолжала рассерженно:

— Он не считается и с колхозниками, не дорожит их доверием, их отношением к себе. Какого мнения будут они о своем председателе, если в самый разгар сева он занимается чепухой. Честное слово, по-иному и назвать не могу его развлечения. Вы сами посудите, чем увлекается председатель… Приезжаю недавно в колхоз, заехала на поле. Смотрю — два трактора прибивают зябь и, кроме них, в поле никого. Спрашиваю у тракториста, бойкий такой, рыжеватый парнишка, где председатель…

— Тракторист Прожогин, — подсказал Тимофей Бандарук, начальник милиции. Он не в милицейской форме — стесняется надевать ее, когда идет на заседания бюро, — а в сером костюме, с куропаточного цвета галстуком.

— Фамилией не интересовалась, — резко сказала Гуляева. — Спрашиваю, где председатель. Не знаю, отвечает, со вчерашнего дня не видел, бригадир был, а председатель нет. Агронома встречаю, Варвару Власьевну, та тоже говорит, что с утра не видела. У кого ни спрошу, никто не видел, никто не знает, пропал председатель, как в воду канул. И вдруг, представьте себе, встречаю его на дороге, знаете, у того самого места, где болотце за рощей. Выходит товарищ Ламаш из кустов, до пояса мокрый, с ружьем, тащит в руках убитую утку…

— Ага! С полем, значит, — вскрикнул Протасов и, откинувшись на спинку кресла, залился тонким смехом.

— С полем или как там, не разбираюсь, — ответила Гуляева и с горечью развела в сторону руки ладонями вверх. — Ну, как можно позволить такое: люди работают, люди в поле, а председатель развлекается. Его повсюду ищут, а он уток стреляет…

— Галина Порфирьевна, сами же говорите, агрегаты не стояли, работали и без меня, — воинственно поднял голову Владимир Кузьмич.

— Еще чего не хватало, чтобы и тракторы простаивали! — ожесточилась Гуляева. — Вы еще тогда отвечали бы здесь.

— Да, признаться, чудишь ты, Владимир Кузьмич, — словно обрадовавшись чему-то, сказал Завьялов.

Он положил на стол схваченные замком пухлые, с плоскими ногтями руки, из-под жирного, по-детски выпуклого, румяненького лобика вскинул на Ламаша прозрачно-желтые, словно сколыши вешних ледяшек, глаза.

— Не мне бы подсказывать тебе, Владимир Кузьмич, но разве можно так ронять свой авторитет, подумай, — продолжал Завьялов назидательно и в то же время панибратски. — Ну, вздумалось тебе поохотиться, отчего же, никто тебя не судит, только поезжай туда, где тебя не знают. Там хоть на голове ходи, слова никто не скажет, там ты человек посторонний, не руководитель… Вот еще тоже: предложили тебе легковую машину — отказался. Почему? Видите ли, пешком ходить привычнее, больше увидишь. Ну, не чудачество ли это! У всех председателей машины, у одного Ламаша нет, на лошадке обвык ездить. Ишь, народник какой выискался, выделяться из масс не хочет, в машинах, мол, бюрократы ездят. Дешевенький авторитет зарабатываешь, с массами заигрываешь, давно за тобой замечаю… Да и вообще неправильно ведешь себя, Владимир Кузьмич! Вот вызвали тебя на бюро, а ты ждать заставляешь, будто сам и не был партийным работником, о партийной дисциплине не слыхивал.