Своя земля

А как зажигаются зарею чистого торжества лица молодых коммунистов, когда они выходят из кабинета секретаря и, принимая поздравления, жмут руки друзей. Ну, как не понять их счастья, их гордости! Ты ощутил за своей спиной размашистые, могучие крылья, одним взмахом они подняли тебя над землей. Ряды великой армии чуть-чуть раздвинулись, и ты почувствовал рядом тугие плечи и крепкие локти соседей. Тебя впервые назвали товарищем по партии, творящей историю, коммунистом, этим гордым, исполненным глубокого смысла словом, и ныне тебе предстоит жить и бороться вместе с твоими братьями и сестрами, которых стало так много, что людской глаз не в силах охватить их ряды, если бы они сошлись в одно место. Ныне они повсюду — от полюса до полюса, на всех континентах и во всех странах, — и нет на земле уголка, где бы ты не нашел своего собрата по партии, своего соратника. Ты теперь вместе с ними, и надолго, на всю твою жизнь запомнится этот самый счастливый для тебя день.

Хозяевами этих светлых коридоров и комнат чувствуют себя директора заводов и председатели колхозов, руководители учреждений и секретари крупных партийных организаций, видные фигуры района, почтенные люди, упоенные делом своей жизни. Как в родной дом, приходят они сюда. Они знают один другого, часто видятся на разных заседаниях и совещаниях, ревниво взыскательны и к неудачам и к успехам друг друга, и привычка быть на виду не оставляет их и здесь. Иногда они собираются своей компанией у кого-нибудь в домашней обстановке, степенно выпивают и хриплыми, с трещинкой, голосами поют песни своей комсомольской юности: «Распрягайте, хлопцы, коней…» и «Хаз-Булат удалой…»

Отщепенцами бродят те, кого привела сюда запятнанная совесть, погрешения против партии и народа. Они появляются в этих коридорах по вечерам, когда все живое, деятельное, чистое уже прошло, когда свалены с плеч главные заботы. Лица их нахмурены и невеселы, они заранее принимают виноватый и пристыженный вид, напуганные ужасной пустотой, которая образовалась вокруг них. Они держатся в тени, подальше от света, чтоб никто не видел их ничтожности. Растеряв все, что имели, доверие и авторитет, они не могут переступить полосы отчуждения, подойти к тем, кто еще недавно был другом, товарищем, снова стать прежними, какими были до сих пор. Они уже чувствуют презрение и гадливость окружающих, и ничто не может помочь им миновать тот порог, за которым неумолимо ждет сурово выраженная отчужденность товарищей, теперь бывших. Их ждет суд, строгий и беспощадный, суд соратников по партии…

Из кабинета секретаря вывалилась толпа, впереди, как мощный таран, тяжко шагающий Климов в своем просторном пиджаке с закатанными в трубочку бортами. Низенький и щуплый директор маслозавода, задрав подбородок, шел рядом, снизу заглядывая ему в лицо, и говорил что-то, разводя руками. Не слушая его, словно вокруг него было пустое пространство, Климов прошел сквозь толпившихся в коридоре и, подойдя к Ламашу, положил ему на колено свою пухлую короткопалую кисть, необычно малую для его тучного и огромного тела.

— Я подожду тебя, Кузьмич, без меня не уезжай, — сказал он и слегка похлопал по колену. — Выдрали меня сейчас, понимаешь, взяли и выдрали.

— Так ты жаловаться хочешь, — улыбнулся Ламаш. — Ну, давай, давай, заодно и меня подвезешь.

— Владимир Кузьмич, Владимир Кузьмич! — От двери секретарского кабинета размахивал рукой Башлыков, стараясь привлечь внимание Ламаша. — Скорее, вас уже ожидают…

— Ну, иди! Так смотри же, не забудь, я жду, — напомнил Климов и толкнул Владимира Кузьмича в спину. — Ни пуха тебе ни пера…

3

Ослепительными потоками вливается золотой весенний день в кабинет секретаря райкома, свет его чист и резок, с чуть приметным лесным оттенком от зеленого шелка штор. Длинный стол, покрытый темно-синим сукном, приставлен к столу Протасова впритык, так что образовалась буква «Т», за ним сидят члены бюро. На просторном диване и на стульях в широких простенках между окнами расселись райкомовцы, — Протасов требует, чтобы на заседаниях бюро присутствовали все инструктора, для них это школа, пусть вникают в дело, учатся руководству. Ветерок слегка шевелит шторы, и по лицам пробегает нежный зеленоватый отсвет, они кажутся немного усталыми, недовольными, — приходится сидеть в строгом кабинете, в тесноте, когда за окнами ярко светит солнце и остро пахнет зеленью.

— Ну вот наконец и пропавший Ламаш, — сказал Протасов, когда Владимир Кузьмич появился на пороге кабинета, и показал на стул у края стола, напротив себя. Это особое место, вокруг него как-то сама собой образуется пустота, и, смотря по обстоятельствам, оно может служить и ступенькой в новую жизнь, и скамьей подсудимого.

Как-то так установилось, что председатель обязан все знать о своем колхозе. В любой час у него могут потребовать такие сведения, каких не найдешь и в статистических таблицах, поэтому Ламаш всегда имел при себе пухлую записную книжку, которую называл «кляузником». Увидев, что он достает ее, Протасов предупредил: