Своя земля

Словно связку сухого хвороста подбросил в жар костра Завьялов. После него выступали другие члены бюро и, как бы сговорившись замечать только плохое, только промахи, только недостатки, говорили так, точно перед ними сидел не председатель в общем передового колхоза, а руководитель, слишком явно обнаруживший свою неспособность к делу. Никто уже не вспоминал о тридцати гектарах непосеянной свеклы, о том, как сеют в колхозе, хорошо или плохо, а все удары наносились по председателю. Его упрекнули в том, что по своим личным делам колхозник может попасть к нему лишь в определенные часы да и то не каждый день, такой уж порядок установил Ламаш; оказывается, кому-то он отказал в машине, чтобы привезти кирпич с завода, проявил барскую нечуткость («Кому, убей бог, не помню», — подумал Владимир Кузьмич); ему напомнили… Впрочем, если бы все, что говорилось членами бюро, было записано, лучшей характеристики самонадеянной тупости и бестолковью и не нужно. Столько промахов обнаружилось вдруг у Ламаша, что все, чем он так гордился до этого часа, было просто утешительной ложью. Удивительно, откуда им все известно. Почему он сам не смотрит на эти дела так же, как они. «Послушала б Нина, как костят меня, в какую панику бросилась бы», — подумал он, припоминая ночной разговор с женой, и тут же забыл о нем. Нет, злиться не следует, нужно держать себя в руках. Секретарь райкома, с которым он работал прежде, советовал: «Ты выслушай, что тебе говорят, хорошее или плохое, все равно, и не ерепенься, если критикуют, хотя ты и чувствуешь себя правые. От критики еще никто не умирал, но тому, кто сопротивлялся ей, шишки набивали».

Ламаш хмурился и глядел в окно, где ветер пробегал по молодой листве березки, распустившейся в райкомовском палисаднике.

— Правильно тут говорят, я со всем согласен, — подбросил своего жарку и Тимофей Бандарук. — Гордо поставил себя Владимир Кузьмич, ох гордо, не подступись. Посадили недавно одного хулигана из Рябой Ольхи, так, знаете, какой скандал закатил, — мешаем ему, посевную срываем. Если хулиган тракторист, так, значит, не тронь его.

Ламаш вздохнул и так посмотрел на него, как если бы вдруг заговорил стул, на котором сидел начальник милиции… Ты уж лучше помолчал бы, Тимофей Бандарук! Недаром запомнил Саньку Прожогина… А ведь как было. Вздумал ты обзавестись новой КПЗ, прежняя маловатой казалась, и чуть ли не дневал и ночевал подле своей новостройки. Ранним утром в милиции, кроме дежурного, никого еще нет, а ты уже обходишь стройку, и каждый кирпич, вложенный в ее стены, улыбается тебе — растет и растет она, как на дрожжах. Твои подчиненные охотились за каждым, добрым каменщиком и плотником, и те пополняли толпу заключенных нарушителей общественного порядка, «декабристов», по народному приговору. По всей стране строили дома, школы, клубы, ты строил КПЗ. Ты стал мишенью районных остряков, свою каплю в общую чашу насмешек и глума, сам не ведая этого, влил и Санька Прожогин. Как-то забрел он на милицейский двор за высоким глухим забором. Стены КПЗ были уже возведены до кровли, в небольшие окна влиты решетки из круглых железин. Три арестанта, в их числе знакомый Саньке шофер, в прошлом умелый плотник, прилаживали на верхотуре стропила. Полюбовавшись зданием, Прожогин остановился посреди двора и, словно почувствовав себя на сцене, поднял над головой руку в приветственном жесте и по-актерски произнес в два голоса — тонким, изумленным:

Каменщик, каменщик, в фартуке белом,
Что ты там строишь, кому? —

и сам себе ответил хрипловатым, пропойным баском:

Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.

Трое на стропилах засмеялись. Случись так, что Бандарук в этот момент вышел во двор и, незамеченный Прожогиным, хмуро и недовольно наблюдал за импровизацией в неположенном месте. Капитана милиции не тронули ни Санькина манера чтения — лучшего декламатора в Рябой Ольхе, ни его трагический басок. Выкатывая на тракториста неяркие, задымленные гневом глаза, он вытолкнул из себя рвущиеся крики:

— Какую тюрьму! Ты откуда взялся такой! А ну, быстрей выметывай, чтоб и духу твоего не было!

Санька щелкнул каблуками и, улыбаясь безвинно, гаркнул на весь двор:

— Есть выметывать, товарищ начальник, чтоб и духу не было! Счастливо оставаться!

И уже по пути к воротам добавил:

— А я и не знал, что вы свинарник для нас строите.

Саньку задержали, и на другой день он, лишившись своего роскошного чуба, вкалывал вместе со знакомым шофером на бандаруковской стройке.