Читаем Своим судом полностью

Во дворе пусто. Только корова Манька стоит у разваливающегося заплота и вдумчиво что-то пережевывает, хотя травы или какой-то другой коровьей пищи нигде не видно.

«Набрала на поскотине полный рот и теперь ест бережно», — догадывается мальчик и двигает губами, сожалея, что сразу проглатывал пищу.

Ночь спустилась на землю, а Мишка все глядит на корову, ожидая, когда у нее закончится еда.

Все молоко, скопленное за день этой тихой коровой, вечерами выдаивает тетка Поля и без промедления относит в рогатом подойнике на молоканку. Мишке и Куму молока она дает редко, его надлежит сдавать без остатка, чтобы отбить масло.

Масло Мишка представляет смутно, он никогда не видел его, так как домой тетка взамен молока приносит один обрат.

Молоканка поблизости, поэтому пена на обрате осесть не успевает, и Мишка первый придумал есть ее ложкой. Но Кум, ясное дело, этого не помнит, где ему все упомнить, раз он такой старый.

— Манька, а Манька? — зовет Мишка корову, но говорить с ней не собирается, мысли его идут в другом направлении.

Мальчик прикидывает, не пожаловаться ли тетке, когда она явится с разнарядки из колхозной бригады, но передумывает. «Подь ты к семи чертям!» — скажет она, и дело на том останется.

Мишка вздыхает. Ему грустно от того, что нет у него человека, с которым можно поговорить серьезно: отец и мать пропали без известий в войне, а Зинка померла весной от живота, говорили, объелась. Чем таким можно объесться, чтобы насовсем помереть, когда кругом голод и никакой еды нет, Мишка не знает и пустым разговорам не верит. Сестра у него была совсем большая, ходила и все понимала, только говорить не умела.

Мишка скорбно сморкается, зажимая по очереди ноздри грязным пальцем, и вытирает руку о доски завалины. Верь не верь, а Зинку-то закопали.

Проглядев его во мраке двора, в избу проходит тетка, зажигает лампу и принимается за что-то ругать Кума.

— Пошла работа, — морщится Мишка и решает, что пойдет, пожалуй, завтра сходит к этим семи чертям, поскольку другого выхода не предвидится: долго ли, коротко ли, а придется им с Кумом туда идти, тетка этого дела так не оставит.

«Дня за три обернусь, а то — за два, если покруче идти», — размышляет мальчик. Он думает о том, что, может, черти дадут каких продуктов, если обсказать, как обстоит дело, но тут же трезво гонит надежды. Сами, должно, с пятого на десятое живут — время такое. Заодно он отказывается от мысли брать с собой деда: слабый вовсе, не дойдет.

— За него и за себя схожу разом, — говорит он корове, — пусть поживет маленько.

Выходит тетка и начинает причитать, что навязались вот на нее старый да малый, а она сама еле ноги таскает от трудной работы.

«А ну их совсем, — решает Мишка. — Уйду на войну, пусть отдыхают». Он входит в избу и ложится на свое место. Ночью Мишка видит себя большим. Он идет по полю и стреляет немцев из горячего прыгающего пулемета, а когда убивает всех, повар наваливает ему целый котелок жирной каши. Мишка чмокает во сне губами, ворочается.

На другой день он встает вместе с солнцем. Кум сидит на лавке, долбит в ступке, поставленной на колени, прошлогоднюю лебеду на лепешки, а тетки нет, пошла провожать корову в стадо.

На столе в полулитровой банке стоит немного молока, но Мишка его не пьет.

— Пойду я, — говорит мальчик старику. — Ты меня не теряй, а молоко выпей.

Он уже не сердится на Кума, зло не живет долго.

Старик не обращает внимания на Мишку, продолжает работать. Мишка не мешает, выходит из избы и идет, не задерживаясь, через деревню по следам табуна, перемешавшего на дороге пыль. Он держит путь к северу, где темнеют на горизонте маленькие телефонные столбы. За столбами начинается согра, весной кто-то поджег там камыши, и они горели неделю, ночами в этом краю стояло кровавое зарево, смотреть на которое было тоскливо и страшно. Мишка полагает, что где-то там, за горелой местностью, и располагается фронт. Дорогу мальчик не спрашивает: к фронту ведет степь, идти легко, и все видно.

Сухой ковыль и колючки отмякли от росы, Мишка ступает по ним привыкшими ногами смело и быстро продвигается вперед. Когда солнце начинает припекать, он набредает на влажное место. Маленькое зеленое пятно — в желтой горячей степи. Высыхающее болото дает влагу растениям, и они живут вокруг него торопливо и радостно.

Мишка идет поискать воду и замечает дикий лук, растущий большими пучками. Он долго и с удовольствием ест его, выбирая молодые стебли, пока не наполняется живот. Потом идет дальше, находит воду, пьет и опять возвращается туда, где растет лук, чтобы заготовить про запас на дорогу. Он собирает толстый пучок, завязывает камышинкой и закидывает на спину. Потом оглядывается, чтобы запомнить удачное место.

Деревня давно скрылась за холмами, а телеграфные столбы приближаются тихо, вроде бы он и не шел. Мишка вскоре устает и ложится прямо на ковыль. Он лежит долго, дергает из пучка стебли и неторопливо съедает, думая о том, что неплохо бы угостить луком Кума, потому что если разобраться, то он тоже не очень родной тетке Поле, он ей свекор, а свекор — родня так себе.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новинки «Современника»

Похожие книги

Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Том II
Том II

Юрий Фельзен (Николай Бернгардович Фрейденштейн, 1894–1943) вошел в историю литературы русской эмиграции как прозаик, критик и публицист, в чьем творчестве эстетические и философские предпосылки романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» оригинально сплелись с наследием русской классической литературы.Фельзен принадлежал к младшему литературному поколению первой волны эмиграции, которое не успело сказать свое слово в России, художественно сложившись лишь за рубежом. Один из самых известных и оригинальных писателей «Парижской школы» эмигрантской словесности, Фельзен исчез из литературного обихода в русскоязычном рассеянии после Второй мировой войны по нескольким причинам. Отправив писателя в газовую камеру, немцы и их пособники сделали всё, чтобы уничтожить и память о нем – архив Фельзена исчез после ареста. Другой причиной является эстетический вызов, который проходит через художественную прозу Фельзена, отталкивающую искателей легкого чтения экспериментальным отказом от сюжетности в пользу установки на подробный психологический анализ и затрудненный синтаксис. «Книги Фельзена писаны "для немногих", – отмечал Георгий Адамович, добавляя однако: – Кто захочет в его произведения вчитаться, тот согласится, что в них есть поэтическое видение и психологическое открытие. Ни с какими другими книгами спутать их нельзя…»Насильственная смерть не позволила Фельзену закончить главный литературный проект – неопрустианский «роман с писателем», представляющий собой психологический роман-эпопею о творческом созревании русского писателя-эмигранта. Настоящее издание является первой попыткой познакомить российского читателя с творчеством и критической мыслью Юрия Фельзена в полном объеме.

Леонид Ливак , Николай Гаврилович Чернышевский , Юрий Фельзен

Публицистика / Проза / Советская классическая проза