Сын атамана

Итак, свою задумку я осуществил, чернила с перьями спрятал под одежду, и вроде бы все. Только это сделал, как появился Василь Чермный, который приоткрыл дверь и сказал:

– На площадь идешь?

– Иду, – отозвался я.

Чермный вышел, а я последовал за ним.

Вчера было получено известие о первой победе нашего оружия. Армия Григория Банникова разбила «царских калмыков» хана Аюки. По такому случаю сегодня в Черкасске пройдет торжественный молебен и мое присутствие у деревянной городской церкви, позади которой строится каменный собор, обязательно. Не сказать, что в Войске Донском уделяется много внимания религии, но официально вера для всех казаков едина. Это своего рода самоопределение себя как народа. Ярко выраженной национальной идеи пока еще не существует, а вот разделение по религии на «свой» и «чужой» имеется.

Мы с боевиком Лоскута покинули войсковую избу, перешли покрытую грязью площадь, которая появилась после первого осеннего дождя, и влились в массу нарядного народа, преимущественно женщин и подростков.

Люди стояли возле городской церкви полукругом. Священник уже что-то вещал, басил молитву, и нам, стоящим с края, она была не особо слышна. Однако вперед протискиваться не стали, ибо незачем, отстояли службу, как и большинство тех, кто был вокруг нас, перекрестились двумя перстами, и таким образом поучаствовали в исполнении обряда. Все честь по чести, согласно правил приличия.

Народ стал потихоньку расходиться. И в этот момент на окраине Черкасска, с северной стороны, раздалось сразу с десяток выстрелов.

– Ой, беда! Царевы войска пришли! – выкрикнул тонкий женский голосок, и в панике часть собравшихся на молебен горожанок стала разбегаться по домам.

На площади остались только вооруженные мужчины, около ста человек. Батя, который в это время разговаривал с местными священниками, возглавив казаков, направился туда, где стреляли. Все при боеготовом оружии. На воротах и стенах караулы крепкие, а за Черкасском пикеты и дозоры. Вывод: неожиданно напасть солдаты или драгуны не могли. Единственным врагом, кто мог нанести удар, были донские старшины, но пока булавинцы в силе и побеждают, они на нападение не решатся.

Казаки из сотен Булавина, лоскутовцы и присоединившиеся по дороге кубанские тумы, двигались по узким грязным улочкам, и вскоре вышли к северной окраине городка. Здесь были сосредоточены принадлежавшие частным владельцам питейные заведения и здесь же находились те, кто стрелял.

Меж трех кабаков, приземистых и почти вросших в землю деревянных изб имелась небольшая грязная площадка. На ней, обнявшись, расположилось пять человек, сильно пьяных оборванцев при пистолетах. Они мычали какую-то песню, а из открытых дверей питейных заведений доносились выкрики, здравицы и нестройное бренчание музыкальных инструментов.

– Вы стреляли? – Кондрат подошел к питухам (пьяницам).

– Да-а-а! – выкрикнул один, пожилой дядька с припаленной бородой.

– А знаете, что в пределах городка стрельба под запретом?

– Мы победу одержали! Нам все можно! – с вызовом, выставив вперед ногу, и оправив рваный покрытый комками грязи кафтан, сказал второй, молодой парень, лицо которого было помечено множеством мелких оспин. На секунду он замолчал, посмотрел на отца исподлобья, бросил взгляд на окруживших его казаков и, указав на войскового атамана, истошно закричал: – Ка-за-ки! Братья! Гуляем! А кто не с нами, тот царский подсыл, как этот! Руби его!

Кондрат усмехнулся и кивнул на пьяниц:

– В холодную их, пусть протрезвеют!

Оборванцев разоружили, связали и отвели к войсковой избе, где находился поруб (тюрьма), а войсковой атаман и десяток его ближних людей вошли в ближайшее заведение.

Покосившаяся дверь висела на одной петле, а внутри полутемного помещения полным ходом идет гай-гуй. Пара музыкантов наяривает плясовую. Перед входом, на земляном полу, в клубке дерутся несколько человек, а за столами вдоль закопченной стены четыре десятка человек пьют и разговаривают. И все это дополняется запахами сивухи, перегара, мочи, блевотины, табака, грязных потных тел и прогорклого масла. В общем, нормальный для этого времени кабак.

На атаманов никто не обратил никакого внимания, видать, давно здесь пили. Отец посмотрел на этот бардак, нахмурился и выбрался на свежий воздух. Здесь помимо пятерки уже скрученных питухов, вязали еще с десяток буйных алконавтов.

Все в порядке, никого не убивают, и врагов не наблюдается. Поэтому, оставив на площадке караул из вооруженных казаков, Булавин вернулся в войсковую избу, и вызвал к себе полковника Лоскута. При этой беседе я не присутствовал, разговор шел один на один, а вот концовку застал. Пришел сообщить, что прибыл посланец от Скоропадского, да так и остался.

– Надо что-то делать с гультяями дядька Иван, – сказал отец.

– Надо, – согласился полковник Лоскут.

– Сколько их?