Сын человеческий. Об отце Александре Мене

В комнатке находился молодой человек, с которым о. Александр нас познакомил. А. С. – потомок старинного рода, обладающий безупречно правильной речью и отменными манерами, несмотря на свою молодость, – собирался ехать в Оптину пустынь, которую совсем недавно передали Церкви. До этого там был то ли техникум, то ли ремонтные мастерские, сейчас не помню. К сожалению, со временем я потерял из виду этого замечательного юношу, который тогда собирался стать священником, а в поездке рассказывал мне, как его дед в качестве дезинфекции полил меховую шубу своей жены (дело было во время Гражданской войны в Петербурге) французскими духами, и ни одно насекомое там больше не появлялось, никогда, – но я верю, что ему удалось осуществить свою мечту и добиться на этом благом поприще успехов. А сейчас этот мальчик стоял и рассказывал о. Александру о своем недавнем посещении какого-то монастыря и восторгался его иконами, пением, архитектурой. Он говорил вдохновенно, и было видно, что он жил этим, что его особенно радовало, что все эти замечательные приметы христианского искусства продолжают жить в богослужении, что они для него имеют особый и дорогой сердцу смысл, возможно, отсылающий его к тому периоду российской истории, когда на улицах стреляли, а в соболях заводились насекомые, если только мех не полить духами, а скорее всего, еще и к более ранним временам причудливой русской истории, соприкоснувшейся с историей Византийской. Отец Александр внимательно слушал, а когда А. закончил, подошел к окну сторожки и показал на скромный деревянный крест на куполе новодеревенской церкви. «Пока есть это, все остальное приложится, – сказал он. – Если мы не утратим Крест, символ жертвенной любви Христа, мы ничего не утратим. Все остальное будет расти и развиваться вокруг этого главного – и пение, и библиотеки, и иконы, и архитектура. Но если утратить основной смысл, то все остальное будет ни к чему».

Не знаю, почему я тогда все это запомнил. Мне трудно было понять изнутри, почему пытка на кресте должна называться любовью, а Крест – символом любви. Я понял это позже и сейчас благодарен за те слова, которые оказались со временем внутренней правдой. А тогда они были для меня красивой фразой, самой по себе, как для А. были красивы иконы и храмовое пение, – в общем, мы с ним были два сапога пара, только я был сапогом более невежественным и менее истоптавшим церковных троп.

А почему бы вам не поехать вместе? – сказал тогда о. Александр, и через пару дней мы отправились в Оптину. Помню, как в автобусе А. рассказывал мне о своей любви к Вертинскому, попутно объясняя, почему Пугачева похожа на толстую лягушку, я еще раз услышал эпизод с пением замечательного певца в генеральском вагоне Свищова во время отступления белых, сказал, что мне нравится «Желтый ангел» и «В бананово-лимонном Сингапуре», и мы подружились. Через некоторое время выяснилась и цель поездки – А. вез в Оптину пожертвования на восстановление храма, собранные старыми московскими семьями. «Хотите покажу?» – и А. полез в сумку и стал вытаскивать оттуда какие-то драгоценности, блеснувшие в тусклом свете автобусного салона. «Спрячьте сейчас же», – попросил я. А. не мог понять, почему. Но я хорошо знал, что тогда убивали и за куда меньшие ценности. Время было такое. Прекрасное было время. Как и все остальные времена.

Думаю, что Крест как любовь надо пережить, иначе все это будет относиться к области церковной риторики. Есть смыслопорождающий центр, и вокруг него растет здание жизни, культуры, становления личности. И у каждого этот центр – свой. У большинства таким центром является эго, в котором нет ничего своего, ибо то, что я называл «я», состояло из чужого – из того, что я услышал в семье, от друзей, прочитал в школе, университете, позже услышал в церкви. Все эти мнения, оценки, приоритеты были не моими, заемными, но я упорно верил в их иллюзорную тождественность со своей личностью.

Эго не содержит вообще ничего нового – из информации, содержащейся внутри него, можно собирать какие-то диссертации, книги, жизни, как собирают конструкции в детской игре из готовых деталей, – на большее эго неспособно. Для большего нужен прорыв в новизну, в чистое бытие, куда эго вход заказан. Для большего нужно задействовать глубины личности, интуицию, прозрение, словом, те ресурсы, которые располагаются в нашем основном «я», перетекающем в Я божественное и не отделенном от него. Нужно то, что называется старыми словами – «образ и подобие», или, если говорить немного посовременней, – «наша истинная природа».