Сын эрзянский Книга вторая

Черемисское село, куда приехал Степан, было в сорока верстах от Волги. Жители его, черемисы, были давно крещены, но до сего времени продолжали поклоняться в дубовой роще своему богу керемету. Когда построили в селе церковь, эту рощу срубили. И вот тут покорные черемисы возроптали, да так, что из Царевококшайска приезжали полицейские, зачинщиков увезли, а многих наказали, отпоров их розгами. Волнение было успокоено. Обо всем этом Степан узнал от попа, сухонького старичка лет шестидесяти, с реденькой тощей бородкой и сморщенным лицом. Поп страшно гордился своим первейшим участием в этой расправе над неверными. Как потом оказалось, он был яростным ревнителем веры, не терпел малейших отступлений в обрядах, в службе, в молитвах. Кроме того, он безошибочно знал по именам не только все высшее и низшее начальство казанской епархии, но и епископат всея Руси. Правда, все это он вызубрил еще в семинарии, так что хотя большинство из них и умерли, он не хотел признавать этого факта — новые имена в его памяти не уживались.

Между тем был это самый беднейший из попов, коих пришлось видеть Степану. Ряса на нем была засаленная, с аккуратными заплатами, во дворе не было ни лошади, ни козы, только несколько облезлых кур порхали возле крыльца. В услужении у него была черемисская женщина, ни слова не понимавшая по-русски. В самом доме все было грязно, запущено, ветхо, темно, так что после чистой, просторной и светлой избы отца Севастьяна Степан отказался остаться здесь на постой. Поп с неудовольствием пошевелил седыми бровями и спросил сурово:

— Ты православный или нет?

— А что?

— Знать хочу, кому храм божий доверяю.

— А как же, батюшко, православный. Крестился, причастился, все как положено.

— А почему лба не перекрестил, как из-за стола встал?

— Прости, батюшка, — сказал Степан и перекрестился.

— Ну, то-то.

И вот так все грязно, затхло было в избе у попа, так мрачно, что скорее хотелось выбежать на улицу, однако все стены были обвешены иконами, а по углам горело несколько лампадок.

— Твои товарищи-мастера охальники и богохульники, — сказал сурово поп, когда они вышли на улицу. — Ругаются матерно, требуют от меня на вино, а я где возьму? Нету, а они несут меня богомерзкими словами и смущают черемисов. Ты прибери их к рукам, иначе я буду жаловаться.

И не было у Степана никакого сомнения, что этот поп может легко исполнить свои угрозы — такой жестокостью и твердостью веяло от его слов.

Он показал Степану на двор, куда определил «богохульников», а сам дальше не пошел.

Степан хорошо знал о бедной жизни эрзян, его глаза перевидели много великой бедности и в других краях, но здесь, в Черемисском краю, жили и того хуже. Во всем селе не было видно ни одной избы, у которой бы было больше двух окон. И окна такие маленькие, точно лазы для кошек. А есть избы и вовсе без окон. Поставлены они безо всякого плана, а кому как заблагорассудится, и вот село — не село, деревня — не деревня: ни улиц, ни проулков. Сами избы маленькие, а возле них дворы огромные, обнесенные плетнями. Во дворе, куда вошел Степан, кроме рубленой избушки из толстых бревен, были еще три или четыре маленьких кривых сарая с плоскими крышами. В этих сараях не было ни дверей, ни окон, и влезть туда можно было через небольшие дыры. И ни души кругом! Приглядевшись, Степан заметил в щелях одного сарая следящие за ним испуганные глазенки маленьких детей.

Степан вошел в рубленую избу. Его глаза не сразу привыкли к сумеречной полутьме, но, попривыкнув, он разглядел в углу небольшой очаг без трубы, дырку в потолке, куда, должно быть, вытягивался дым. А на полу на соломе лежали три странные фигуры. Сразу было видно, что это не черемисы — «художественная» разномастность бород, остатки «городских» признаков в одежде, сапоги...

— Здорово, мастера-иконники! — сказал громко Степан. И фигуры сонно, нехотя зашевелились. Наконец один из них, со страшно черной огромной бородой, сел и, тупо уставясь на Степана, сказал угрюмо:

— Никак старшой прибыл... Ты, что ли?

— Я, — сказал Степан.

— Эй, мужики! — оживился чернобородый и ткнул кулаком своего соседа. — Эй, вставай, старшой прибыл!..

— Старшой? Где старшой? — спросонья быстро затараторил и завертел маленькой светловолосой головой худенький мужичонка. — Это старшой?..

Заворочался на соломе и третий, сел, протер кулаками глаза. Это был здоровый красивый мужчина лет сорока, светлобородый, с широким опухшим лицом.

— Ох, мочи нет, — сказал он и пополз на четвереньках к лавке, где стояло ведро с водой, зачерпнул и долго, жадно пил, гукая нутром.

Напившись, сказал испитым сиплым голосом:

— Слушай, старшой, когда нас Ковалинский нанимал, магарыча нам не выставил.

— Не выставил, нет!.. — радостно закивали его товарищи.

— Он сказал, что деньги будут у тебя...

— Ну и что? — сказал Степан, еще не понимая, куда мужики клонят.

— А то, что ты нам дай денег... маленько.

Степан помялся. Мужики мрачно и враждебно смотрели на него, выжидая.

Степан вытащил кошелек, порылся в нем, высыпал на ладонь мелкую монету.