Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Однако Мендоса и де Гюсак, лучше знавшие индейцев, не выражали недовольства и старались как можно меньше шуметь. Если привыкший к местным лесам человек проявляет беспокойство, значит у него должны быть на это свои причины.

Прошел еще час; индеец остановился под густой симарубой, деревом гигантских размеров, цветы которого очень любят черепахи. Настолько, что достаточно копнуть землю возле корней дерева, и почти всегда наткнешься на черепашку.

– Дай-ка мне на минутку твою наваху, – обратился индеец к дону Баррехо.

– Кого ты хочешь выпотрошить? – спросил гасконец.

– Пока что никого. Мне надо сделать флейту.

– Хочешь устроить нам концерт?

Индеец посмотрел на него с недоумением, потом, тряхнув густыми и длинными волосами с вплетенными в них тончайшими лианами, сказал:

– Тасарио идут.

– Ты говорил это уже с полдюжины раз, а мы пока не слышали свиста стрел.

– Я их слышу.

– Tonnerre!.. Я тоже не глухой, но слышу только шелест листьев.

– Лезьте на это дерево, белые люди, – повелительно произнес индеец. – Вокруг вас витает смерть.

– Ты понял, Мендоса? – спросил дон Баррехо.

– Надо выполнять приказ. Этот краснокожий лучше знает, почему нужно взбираться на дерево.

– Но я пока абсолютно ничего не понимаю. Что же! Попробуем, раз уж мышцы наши в отличном состоянии.

И пока приятели взбирались по лианам, свисавшим с огромных ветвей, индеец одним ударом навахи перерубил бамбук средней толщины, а затем в свою очередь полез на симарубу, выказывая явный страх.

– Ого!.. – сказал неисправимый шутник. – Со мной он говорил с совершенно спокойным лицом, а тебе он словно посылает сигнал тревоги! Как, однако, любопытно наблюдать за этими индейцами!

– Это будет получше твоей огненной трубки, – ответил дикарь, продолжая свою работу. – Скоро сам увидишь.

– Ладно! Подождем, – сказал грозный гасконец.

Когда изготовление маленького музыкального инструмента закончилось, индеец приставил его к губам и взял несколько нот. Мгновение спустя в зарослях, под кучей сухих листьев среди огромных корней дерева, послышался будто бы звон бубенцов.

– Гром и молния!.. – вскрикнул дон Баррехо. – Да это же гремучие змеи.

– Долина полна ими, – объяснил индеец. – И эти опасные бестии остановят тасарио. Надо всего лишь вывести их из летаргии и привести в движение.

– Хорошо, если нам удастся пройти по этому каньону. Не так ли, де Гюсак?

– Благодари этого молодца. Мы все ему обязаны жизнью, – ответил тот.

– Я снимаю перед ним свою шляпу.

– А я так даже куртку, – добавил Мендоса.

– Такое приветствие индейцу понравится больше моего.

– Клянусь всеми бурями Бискайского залива!.. Неужели, отправившись из Панамы, ты взял с собой язык своей жены? Ты постоянно болтаешь, словно стая обезьян.

– Видимо, она мне его одолжила без моего ведома, – рассмеялся грозный гасконец.

– Смеешься!.. Хотел бы я увидеть, как ты там, внизу, будешь строить гримасы. Змеи приближаются к нам стаями.

Ядовитейшие гремучие змеи, внезапно наэлектризованные странными звуками, которые индеец извлекал из примитивной флейты, казалось, соединились на дне каньона в походную колонну и пришли в движение.

– При одном этом зрелище прошибает холодный пот, – сказал дон Баррехо.

Индеец на несколько мгновений отнял флейту от губ и обратился к трем искателям приключений:

– Не беспокойтесь обо мне. Я должен отвести это войско, так как от его движения зависит ваше спасение.

– Куда ты? – спросил Мендоса.

– Навстречу тасарио.

– А они придут? – с прежней иронией спросил дон Баррехо.

– Они уже близко.

– Тогда удачной прогулки в змеином обществе.

Дон Баррехо ошибался. Индеец, хотя и стал заклинателем змей, не имел никакого желания подставлять их укусам свои ноги. Он оттолкнулся от ветки и прыгнул на пучок пассифлор, свисавших с пальмы. Так он и передвигался по воздуху. Время от времени слышались звуки его флейты, вызывая некоторое беспокойство у троицы приятелей; потом флейта умолкала на несколько минут и снова зазвучала уже на большем расстоянии.

Кроталы[123], зачарованные этими звуками, продолжали движение, заполнив все дно каньона. Они сыпались даже из трещин в старых деревьях, падая сверху на своих сотоварищей.

Трое приятелей, охваченные диким страхом, следили за этим чудовищным перемещением. Как могло скопиться в этой сумеречной долине столько змей? На этот вопрос сможет дать ответ разве что индеец.

А змеиные батальоны продолжали свой поход, заполняя долину странным и впечатляющим шумом своих гремушек[124]. Казалось, что их охватил настоящий зуд перемещения, потому что змеи вскакивали одна на другую, чтобы пробраться вперед и не пропустить ни одной ноты индейца.

Кроталы, зачарованные этими звуками, продолжали движение, заполнив все дно каньона. Они сыпались даже из трещин в старых деревьях, падая сверху на своих сотоварищей.

Внезапно музыка смолкла.

Кроталы, больше ничем не подгоняемые, подняли волнообразными движениями головы и нетерпеливо трясли своими звучными хвостами, а потом попадали на дно каньона.

– Жуткое зрелище, – сказал дон Баррехо. – Я бы предпочел лучше встретиться с сотней испанцев… А индеец-то почему замолчал?