Сын миллионера

— Теперь у меня не хватит духу чистить сапоги, — грустно сказал он, глядя на маленький ящик Джейми. — Малыш просил меня принести его сегодня, но даже не взглянул на него… Теперь я оставлю его ящик себе на память.

— Да, да, сделай это! Мы поставим его в мезонине, и он будет храниться там с моими игрушками. Пойдем туда! — предложил Реджинальд, желая развлечь своего приятеля.

Он побежал в комнату миссис Лоренц, чтобы позвать и Лиззи, но, поглощенный своей затеей, не заметил, что его мать о чем-то серьезно беседует с девочкой.

— Я уверена, что мама будет очень рада сделать это. Мы всегда слышали о нем только хорошее, — говорила девочка хозяйке дома.

— Лиззи, пойдем с нами смотреть игрушки! — закричал Реджинальд, хватая девочку за руку и таща ее за собой в свою комнату, где он оставил Джима. — Идем скорее, Лиззи! Стоит ли смотреть на эту древность! — торопил он, когда та остановилась на широкой лестничной площадке, чтобы послушать музыкальный бой прекрасных старинных часов.

— Ах, как здесь чудесно! — в восторге воскликнула девочка, когда они вошли в комнату Реджинальда.

Среди прочих вещей тут лежали костюм, шляпа и перчатки, которые сын миллионера надевал утром для верховой езды, небольшие боксерские перчатки, небольшие рапиры для фехтования и множество других роскошных вещей, говоривших об исполнении любой прихоти маленького баловня.

— Хочешь, я дам тебе урок бокса, Джим? — спросил Реджинальд, надевая перчатки и становясь в позицию. — Чарли говорит, что я уже хорошо бью с плеча!

— Когда нужно, так я умею драться и без перчаток! — ответил Джим безучастно.

— Значит, ты тоже умеешь хорошо боксировать? — спросил Реджинальд в полной уверенности, что все мальчики, в том числе чистильщики обуви, в совершенстве владеют боевыми приемами.

— Ну да, я учился драться и уворачиваться от ударов. И умею не хуже других раздавать тумаки. Однако я никогда не делаю этого нарочно или ради удовольствия. Ты сам знаешь, мне есть чем заняться.

— Но доктор Кемпер говорит, что это очень полезное упражнение для моего здоровья.

— Может быть, это и здорово для тех, кто разъезжает в экипажах и спит за занавесками, — заметил Джим, окидывая взглядом шелковый балдахин над кроватью. — Но я не родился таким богачом, и мне уже с пяти лет пришлось биться за кусок хлеба.

— Бедный Джим, — сказал с участием Реджинальд, подходя к мальчику и обнимая его, — теперь тебе не надо будет этого делать: ты будешь жить здесь со мной.

— Постоянно играть за кусок хлеба так же тяжело, как и постоянно работать за него, — покачал головой Джим. — Но, по-моему, лучше все-таки работать!

— А теперь мы пойдем в мезонин, — торжественно объявил Реджинальд; он не знал, что ответить Джиму, и хотел поскорее закончить неприятный разговор. — Ну, пошли! Только ты, Лиззи, закрой глаза, не то опять будешь на все засматриваться по дороге.

Дети пошли через картинную галерею. Реджинальд шел задом наперед, следя, чтобы его друзья не останавливались, но Джим все-таки остановился перед изображением молодой матери с младенцем на руках. Он по привычке поднял руку, чтобы снять свою неизменную фуражку, совсем забыв, что уже отдал ее слуге, когда вошел в дом.

— Это Богородица и Христос, — пояснил Реджинальд, недовольный остановкой, — мы посмотрим эту картину в другой раз, Джим!

Проходя по галерее, Джим и Лиззи продолжали с благоговением засматриваться на прекрасные картины и чудесные статуи, казавшиеся им живыми. У самого выхода на пьедестале лежал высеченный из мрамора спящий ребенок. Увидев эту статую, Джим остановился, его грудь тяжело приподнялась. Он пропустил Реджинальда вперед и нежно поцеловал мраморные губки малыша.

— Какая красота! — заметила девочка, когда они стали подниматься по спиральной лестнице вверх.

— А там наверху есть башня. Выгляни-ка из этих узких окон, и ты увидишь верхушки деревьев и синее небо. Ну вот, мы наконец и на месте! — сообщил Реджинальд, одним толчком отворяя дверь в мезонин. — Лиззи, садись вот здесь!

И мальчик не без хвастовства принялся опорожнять сундуки и ящики с игрушками.

— Это мой певучий волчок, — начал он, показывая игрушку, — он поет так жалобно, что мама каждый раз плакала, когда я его пускал. А это мой павлин: видите, какой у него превосходный хвост? Но я сломал подставку, и теперь он никуда не годится! — заметил мальчик, небрежно бросая в сторону дорогую игрушку. — А вот бедный Жако, моя обезьяна. Он околел, когда мы ездили на морской берег, и мама велела потом набить его опилками и вставить ему стеклянные глаза, чтобы я думал, будто он живой. Но когда я увидел, что он больше не прыгает, не тараторит и не смешит меня, мне не захотелось больше и смотреть на него!

С этими словами мальчик ногой отбросил в сторону чучело обезьяны, как ненужную вещь, уже отслужившую свои дни.