Сын негодяя

Когда Мишель Тома подошел к свидетельской трибуне, выражение лица Жака Вержеса изменилось. Взгляд его выражал презрение и гнев. Между тем человек этот был настоящим героем. Еврей, апатрид, родом из Польши, он не собирался говорить тут как мученик. Свидетельствовал боец Тайной армии[20]. Он сражался в маки в Изере, состоял в спецслужбе Первой французской армии, освобождал Лион вместе с американскими войсками, носил их форму, пошел с ними дальше, участвовал в освобождении Дахау, встретил победу в каске янки и потом служил в оккупационной армии в Германии. Облава на улице Сент-Катрин? Короткий эпизод его боевого пути. Несколько минут его жизни.

– Я попросил UGIF подбирать бойцов для Сопротивления, но руководство организации было категорически против того, чтобы их сотрудники занимались нелегальной деятельностью.

Председатель не перебивал свидетеля. Вержес что-то записывал.

И вот в день облавы Тома решил сам пойти в отделение UGIF и поискать добровольцев. Опытный подпольщик, он из предосторожности взял с собой папку акварельных рисунков, чтобы выдать себя за художника. И уже на пороге почуял «что-то неладное». Его схватил человек «в черных сапогах» и швырнул в комнату, где находились десятки других пленников.

Вержес что-то строчил с легкой улыбкой на губах.

Накануне он спросил одного их выживших жертв облавы, помнит ли он, чтобы там, в UGIF, был какой-то художник с папкой рисунков. Этот свидетель, как и другие, сохранил в памяти все подробности. Имена всех, кто был в помещении UGIF 9 февраля 1943 года. Лица друзей, соседей. Мать с дочерью, бабушку в слезах, старика с седой бородой, который молился в углу. Леа Кац, которой удалось уйти. Помнил лица немецких полицейских, оцепивших квартал и стоявших в засаде на лестнице. Их голоса, приказы, их одежду, их грубость. Но художника с папкой? Он пожал плечами. Нет.

– Я притворился, что не понимаю по-немецки. Услышал сзади щелчок – кто-то зарядил пистолет.

– Один спокойно сказал второму: «Этого лучше прикончить. Куда ему пустить пулю: в затылок, в висок или в ухо?»

Тома понял, что его проверяют, и заставил себя не дергаться.

– Вам нужны мои документы?

Он протянул им фальшивое удостоверение, которое сделали для подпольщиков в какой-то мэрии в Веркоре[21].

Человек, стоявший прямо перед ним, был Клаус Барби. Все это он повторил в суде. Как он его узнал? По «несимметричным ушам», «желчной циничной» улыбке, взгляду «бегающих крысиных глаз».

– Это лицо навсегда врезалось мне в память.

Свидетель театрально повернулся к пустому боксу.

– Так его здесь нет? Я хочу его видеть.

Отец все больше раздражался. Я тоже. Дебаты приняли какой-то неприятный оборот. Мишель Тома не говорил, а декламировал. Призывал «ангела смерти». Его слова, его пафос, эффектные жесты – все контрастировало с тем, как держались несчастные жертвы пыток, стоявшие на трибуне до него. Какой-то опереточный свидетель.

– И тогда Барби спросил, что я тут делаю.

Тома ответил. Дескать, он художник, его работы приглянулись одному покупателю, и здесь у него назначена встреча с этим покупателем, чтобы показать ему другие рисунки. Эсэсовец поверил и отпустил его. И он, свидетель Тома, до сих пор благодарен пойманным евреям.

– Они узнали меня, но не подали виду, чтобы я не попался.

Затем Тома привел в действие существовавшую между подпольщиками-патриотами систему предупреждения, и другим евреям дали знать, чтобы они туда не ходили.

В этот момент поднялся Вержес. Во всех его жестах, во взгляде, в вопросах сквозило презрение. Первый раз за все время он дал ему волю.

– Кого вы знали в UGIF?

– Разных людей, – ответил свидетель.

Адвокат кивнул.

– А кто вам сказал, что в тот день будут раздавать помощь беженцам?

– Не знаю, не помню.

Вержес наигранно удивился.

– Не помните?

– От кого-то из сотрудников UGIF. Я в этих кругах не вращался. Я был в Сопротивлении.

– Кто из руководителей UGIF отказался подбирать молодежь для вашей ячейки?

Свидетель начал нервничать. Адвокат этого и добивался.

– Имена не имеют значения.

– Назовите хотя бы одного из тех людей, которые вас узнали.

– Я не помню имен.

Я обернулся. Отец смеялся.

Вержес повысил голос:

– Имя хоть одного человека, входившего в эту вашу систему предупреждения?

Нет ответа. И тут плотина лопнула. Свидетель заявил, что даже если бы знал имена, то никогда не стал бы отвечать адвокату Клауса Барби. Он был взбешен, его трясло. И вдруг он назвал Жака Вержеса «месье Мансур». Так прозвали Вержеса в партии Фронт национального освобождения во время Алжирской войны[22]. Защитник Барби больше не сдерживал ярости и желания в свою очередь ударить противника побольнее.

– И Барби не удивился вашему выговору?

– Не понимаю.

Адвокат перегнулся через барьер и отчетливо проговорил:

– Фашему стганному фыговогу?

Мансур не остался в долгу.

– Расист! – крикнула какая-то женщина из зала.